О НАГРАДАХ ПРАВЕДНЫМ И ГРЕШНЫМ.

Святитель Иоанн Златоуст

Многие из людей и здесь наказываются, и там судимы бывают, другие здесь только, а иные только там. Пойми это учение, потому что, если хорошо уразумеешь слова мои, они избавят твой ум от многих возмущений. Но, если угодно, выведем на средину сперва такого человека, который там наказывается, а здесь наслаждается веселием. Пусть богатые и бедные внимают тому, что говорится; это учение полезно и тем и другим.

Человек некий, говорит Господь, был богат — по имени, а не на деле. Был некто богач, облачавшийся в порфиру, предлагавший роскошный стол, имевший сосуды с вином, украшенные венками, каждый день делавший пиры. Другой же некто был нищий, именем Лазарь (Лк. 16, 19—26). А где же имя богача? Нигде — он без имени. Сколько богатства — а у него нет и имени! Какое же это богатство? Это — дерево, красующееся листьями, но не имеющее плода; дуб, распростершийся в высоту, но дающий только желуди в пищу безсловесным; человек; не имеющий плода человеческого. Где богатство и хищничество, там видится мне волк; где богатство и свирепость, там вижу льва, а не человека. Он погубил благородство неблагородством порока. Был некий богач, который каждодневно одевался в порфиру, а в душе был покрыт паутиною; дышал благовониями, а исполнен был смрада; предлагал роскошный стол, кормил тунеядцев и льстецов, утучнял рабыню-плоть, а госпоже-душе попускал гибнуть с голоду. Дом у него украшен был венками, а основание залито известью греха; душа схоронена в вине. Итак, этот богач имел роскошную трапезу и украшенные вен­ками кубки вина, кормил тунеядцев и прихлебателей — это непотребное сборище диавольское, этих волков, которые берут в плен многих из богачей, насыщением собственного чрева покупают тем погибель, великою услужливостию и ложью опустошают богатство. Не погрешит, кто назовет волками таких людей, которые, взяв богача в оборот, как овцу, превозносят его похвалами, надмевают льстивыми речами и не дают ему даже увидеть собственную рану, но ослепляют ум его и умножают его гнилость. Потом, как постигнет перемена в обстоятельствах, эти друзья убегают, и остаёмся со страждущими только мы, которые обличаем: личины тех скрываются, как это и ныне часто бывает.

Итак, этот богач кормил тунеядцев и льстецов, обратил дом свой в театр, обливал вином всякого, жил в великом благоденствии. Но другой, некто Лазарь, был покрыт ранами, сидел у ворот богача и желал крупиц. Возле источника он томился жаждою, подле изобилия голодал. И где он брошен был? Не на распутии, не на улице, не в переулке, не среди площади — но в воротах богача, которыми этот должен был и входить и выходить, дабы не говорил: я не видал, не приметил, мои глаза не досмотрели. При входе твоем лежит жемчужина в грязи, и ты не видишь! Врач у ворот — и ты не лечишься! Кормчий у пристани — и ты терпишь кораблекрушение! Кормишь тунеядцев, а бедных не питаешь! Это было тогда, но бывает и ныне. Для того и написано это, чтобы потомки научились из дел и не подвергались тому, чему подвергся богач. Итак, лежал в воротах бедный, бедный внешне, но богатый внутренне; лежал с ранами на теле, как сокровище, у которого наверху терние, а внизу жемчуг. Ибо какой ему вред от болезни тела, когда душа здорова? Пусть слышат это бедные и не задыхаются от уныния, пусть слышат богатые и отстанут от нечестия. Для того и предложены нам эти два образца, богатства и бедности, жестокости и мужества, любостяжательности и терпения, чтобы ты, когда увидишь бедного в ранах и пренебрежении, не называл его жалким, и когда увидишь богача в блеске, не считал его блаженным. Прибегай к этой притче: как скоро будет возмущать тебя кораблекрушение помыслов, беги в пристань; прими утешение от этой повести; подумай о Лазаре пренебрегаемом, подумай о богаче благоденствующем, веселящемся — и никакое событие в жизни не будет смущать тебя. Если будешь иметь верное суждение, не потопят тебя волны. Не пойдет ко дну ладья твоя, если разборчивою мыслью, будешь различать природу вещей. Что говорить мне: тело моё в бедственном положении? Был бы ум твой не поврежден. Такой-то богат и нечестив — что ж такое? Нечестие не подлежит чувствам. Не суди о человеке по внешности, но узнавай внутренние его качества. Когда увидишь дерево, что разузнаешь в нем — листья или плод? Так и в рассуждении человека. Когда увидишь человека, изведывай не внешние, но внутренние его каче­ства, разузнавай плод, а не листья: не дикая ли эта маслина, хотя и считается настоящей маслиной; не волк ли это, хотя и считается человеком. Итак, узнавай челове­ка не по природе, но по произволению, не по виду, но по образу мыслей; и не довольствуйся образом мыслей, но разведай и жизнь его. Если он нищелюбив, то — человек; если же занят торговыми оборотами, то дуб; если свиреп сердцем, то лев; если хищник, то волк; если коварен, то аспид. И скажи: я человека ищу; что показываешь мне зверя вместо человека? Познай, что такое добродетель, человека, и не смущайся.

Итак, Лазарь лежал в воротах, покрытый ранами, мучимый голодом. Псы, приходя, лизали раны его — псы были человеколюбивее человека: они лизали раны Лазаря, снимали и очищали гной. А он лежал, поверженный, как золото в печи, оттого делаясь более блестящим. Не говорил, как говорят многие из бедных: «Это ли Промысл! Ужели Бог презирает на дела человеческие? Я при праведности беден, а этот при неправде богат». Ничего подобного он не помыслил, но предавался непостижимому человеколюбию Божию, очищая свою душу, перенося страдания, являя терпение; лежа телом, но бежа умом, летая мыслию, принимая награду, избавляясь зол и становясь очевидцем благ. Не говорил: тунеядцы наслаждаются до излишества, а я не удостаиваюсь и крупиц. Но что? Благодарил и прославлял Бога.

Умер богач, и был похоронен; отошел и Лазарь. Не скажу: умер, потому что смерть богача была точно смерть и заключение во гроб; но смерть бедного была отшествием и преставлением к лучшему, переходом с поприща борьбы к награде, из моря в пристань, от сражения к торжеству, от подвигов к венцу. Отошли оба туда, где вещи в истинном виде; закрылся театр, и маски сняты. На здешнем театре в самый полдень употребляются завесы, и многие лицедеи являются в чужом виде и с масками на лице, пересказывают старую басню, повествуют о былом. Иной представляется философом, не будучи философом; иной царем, не будучи царем, но только имея вид царя, по назначению; иной — врачом, не умея управиться и с деревом, но только надевши платье врача; иной — рабом, будучи свободным; иной учителем, не зная и азбуки. Они кажутся тем, чем никогда не бывали; а что они суть на самом деле, тем не показываются: ибо показывается вра­чом тот, кто вовсе не врач; показывается философом тот, кто только на личине имеет изысканную прическу; наконец, показывается воином тот, у кого только платье воина. Но, как ни обманчив вид личины, он не обманет природу, которую извращает. Личины держатся, пока увеселяющиеся сидят в театре, но когда наступит вечер, театр закроется и все выйдут, тогда личины бросаются, и кто в театре представлялся царем — вне его оказывается медником. Личины сброшены, обман прошел, открылась истина; и оказывается вне театра рабом, кто внутри его представ­лялся свободным. Внутри театра обман, а вне — истина. Настал вечер, кончилось зрелище и — открылась истина. Так и в жизни и при кончине. Настоящий — театр; здешние вещи: богатство и бедность, власть и подчиненность и т. п. — представляются в ложном виде. Но когда окончится тот день и наступит та страшная ночь, или, лучше, день: ночь для грешников, а день для праведников; когда закроется театр; когда личины будут сброшены; когда позван будет на Суд каждый со своими делами — не с богатством своим, не с властию, не с почестями и могуществом, но каждый с делами своими, и начальник, и царь, и женщина, и мужчина; когда Судия спросит нас о жизни и о добрых делах, а не о пышных титулах, не об унизительной бедности, не о жестоком пренебрежении, и скажет: подай Мне дела, пусть ты и раб, только бы лучше был свободного; пусть ты и жена, только бы мужественнее мужа; когда, говорю, сброшены будут личины, — тогда-то и обнаружатся и богатый, и бедный. И как здесь по окончании театра иной из сидевших вверху, увидев в театральном философе, медника, скажет: «Э! не был ли этот в театре философом? А теперь вижу его медником! Этот не был ли там царем? А тут вижу в нем какого-то ничтожного человека! Этот не был ли внутри театра богачом? А вне вижу его ни­щим!», — так будет и там.

Не продолжаю речь, чтобы слушателя не привести в замешательство многословием, но хочу представить обманчивость театра только в двух личинах. Я взял в рассмотрение две личины, чтобы через них проложить вам дорогу и дать направление. Я расширил мысль вашу изображением настоящей жизни, чтобы каждый мог усмотреть различие вещей. Итак, две личины: один имел личину богача, а другой бедного: личину бедного Лазарь, а личину богача богатый. Видимое — личины, а не сама действительность. Оба отошли туда, и богач и бедный. Лазаря приняли ангелы, после псов — ангелы, после ворот богача — лоно Авраамово, после голода — нескончаемое изобилие, после скорби — отрада невозмутимая! А того богача после богатства постигла бедность; после роскошного стола — наказание и мучение, после покоя — невыносимые болезни! Посмотри же, что делается: они отошли туда, и театр закрылся: личины сняты, и показываются наконец лица. Отошли оба туда, и богач, горя в огне, видит Лазаря в лоне Авраамовом — благополучным, наслаждающимся, веселящимся — и говорит: отче Аврааме... пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста сво­его в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени сем. Что же Авраам? Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.

Внимайте, потому что слово об этом полезно: оно устрашает, но и очищает; огорчает, но и исправляет. Принимай, что говорится. Богач, будучи в муках, взглянул вверх и увидел Лазаря — увидел новые вещи! В твоих воротах был он каждый день; не раз ты входил и выходил и не видел его; а теперь, находясь в пламени, видишь издали! Когда ты жил в богатстве, когда в твоей воле было видеть, ты не хотел увидеть его; отчего же теперь ты так зорок? Не в воротах ли твоих он был? Как же ты не видел его? Вблизи не видел его, а теперь издали видишь, когда между вами такая пропасть! И что он делает? Авраама называет отцом! Что ты называешь отцом того, кому не подражал в гостеприимстве? Этот называет отцом, а тот сыном: имена родственные, но помощи никакой. Впрочем, имена эти произнесены, чтобы вы узнали, что от родства нет никакой пользы.

Благородство — не в знатности предков, но в безпорочности нравов. Не говори мне: отец у меня консул. Что мне в этом? Не о том речь; не говори же мне: отец у меня консул. Хотя бы у тебя отцом был апостол Павел, хотя бы твоими братьями были мученики, но если ты не подражаешь их добродетели, то нет тебе никакой пользы от такого родства, а скорее оно повредит тебе и послужит в осуждение. Мать моя, говорит, милосердная. А что от этого тебе, безчеловечному? Ее человеколюбие увеличивает виновность твоего злонравия. Ибо что Иоанн Креститель говорил к народу иудейскому? Сотворите же достойные плоды покаяния, и не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам (Лк. З, 8). Ты имеешь знаменитого предка: если поревнуешь ему, то получишь пользу; но если не поревнуешь, то знаменитый предок становится твоим обвинителем за то, что ты от доброго корня выродился горьким плодом. Никогда не называй блаженным челове­ка, имеющего родственником праведника, если он не подражает его нравам. Мать у тебя святая? Тебе ничего из этого. Мать у тебя порочная? И из этого тебе ничего. Как добродетель той не приносит тебе пользы, если не подражаешь ее добродетели, так и порочность этой не вредит тебе, если ты отринул ее пороки. И как там больше осуждения тебе, потому что, имея у себя образец, ты не подражал добродетели, так и здесь больше тебе похвалы, что, имея порочную мать, ты не подражал ее порокам, но от горького корня вышел сладким плодом. Не знаменитости предков ищем, а безпорочности нравов. Я и раба назову благородным, и господина обложенным цепями, как скоро узнаю его нравы. И знатный для меня не благороден, если имеет рабскую душу: ибо кто же и раб, как не делающий грех? Другое рабство зависит от неблагоприятных обстоятельств, а это рабство заключается в развращении сердца, так как и вначале отсюда произошло раб­ство. Но чтобы, распространяясь о постороннем, не отклонить слова от цели, обратимся к предмету.

Итак, тот богач, увидев Лазаря, говорит: отче Аврааме, помилуй мя. — Слова бедного, нищего, убогого! Отче Аврааме, помилуй мя. — Чего ты хочешь? — Пошли Лазаря. Мимо кого тысячу раз ты проходил, на кого и взглянуть не хотел, того теперь просишь послать к тебе для спасения? Пошли Лазаря. А где теперь твои виночерпии? Где ковры? Где тунеядцы? Где льстецы? Где надменность? Где гордость? Где закопанное золото? Где одежды, изъеденные молью? Где серебро, которым ты так дорожил? Где блеск и наслаждение? То были листья; настала зима — все они посохли. То было сновидение; наступил день — и сновидение улетело. То была тень; пришла действительность — и тень исчезла. Пошли Ла­заря. Но зачем богач видит не другого какого праведни­ка, не Ноя, не Иакова, не Лота, ни Исаака, но Авраама? Зачем? Затем, что Авраам был странноприимец и увлекал прохожих в свою палатку: следовательно, любовь его к странникам становится более сильною обвинительницею безсчеловечия богача. Пошли Лазаря. Слыша это, возлюбленные, убоимся, как бы и нам не пройти мимо бедных, когда увидим их; иначе вместо одного Лазаря много будет у нас обвинителей. Пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой. Но какою мерою мерите, такою возмерится вам: ты не дал крупиц, не получишь и капли. Пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучусь в пламени сем. А что ему Авраам? Чадо! вспомни, что ты получил (ц-сл.: восприял. — Ред. ) уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь. Здесь не сказал: приял (то есть “принял”), а: восприял — полу­чил обратно. А восприемлет тот, кто получает должное ему. Внимай, что говорю. Иное дело — принять, а иное воспринять. Восприемлют то, что имели; а принимают часто, чего не имели.

Восприял еси благая твоя, и Лазарь злая. Все это сказано для того, что одни наказываются здесь, а не там, а другие здесь веселятся, а там наказываются. Внимай же тому, что говорю. Восприял еси благая твоя, и Лазарь злая своя — должное им, что следовало уплатить им. Обратите внимание на это исследование; поспешаю к его окончанию. Впрочем, не смущайтесь таким началом, но, когда ни заговорю о чем-нибудь подобном, ожидайте конца. Хочу изощрить ваш взор и занимать вас не поверхностно, но и низвести в глубину Божественных Писаний, в глубину, не знающую бури, глубину более безопасную, чем тихая поверхность,— так что чем ниже спуститься, тем большую найдешь безопасность, потому что здесь не безпорядочное волнение вод, а стройное расположение мыслей. Восприял еси благая твоя, и Лазарь злая своя; и ныне сей утешается, ты же страждеши. Исследова­ние важное. Я сказал, что восприемлет тот, кто получает должное. Итак, пусть Лазарь был праведен, как и действительно был, и это показали лоно Авраамово, венец, награды, покой, наслаждение, страдание, терпение; но этот был грешник, нечестивец, безчеловечный, занимался только удовольствиями и пьянством, пресыщался за роскошным столом, жил в таком разврате и непотребстве — зачем же ему говорит Авраам: яко восприял еси Что следовало уплатить ему — человеку богатому, развратному и безчеловечному? Что следовало уплачивать ему? Почему Ав­раам не сказал: “приял еси” вместо восприял. Вникни, о чем речь. Ему следовали мучения, ему следовало наказание, ему следовали скорби. Зачем же не сказал Авраам: “ты принял их”, но: восприял еси оные благая своя, то есть жизнь эту, и Лазарь злая своя. Напряги же ум твой, потому что я ниспускаюсь в глубину мыслей. Из всех людей, сколько ни есть их, одни — грешники, иные правед­ники. Примечай притом разность и между праведниками. Один праведен, а другой еще праведнее; выше стоит этот, а иной и его превосходит. И как есть многие звезды, и солнце, и луна, так есть разность и в праведниках. Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд (1 Кор. 15, 41), потому что некоторые превосходят в славе, а другие уступают. Далее, как есть тела небесные, так есть и тела земные. И как между этими телами иное — олень, иное — собака, иное — лев, иное — какой-нибудь другой зверь, иное — аспид, иное еще что-нибудь подобное, так и в грехах есть разности. Итак, между людьми одни праведные, другие грешные. Но и в праведниках великая раз­ность, и в грешниках также великая и безспредельная. Внимай же: пусть и праведен кто-либо, но хотя бы он был тысячу раз праведен и восшел до самого верха, так что отрешился от грехов,— не может быть чист от греха; хотя бы он был тысячу раз праведен,— но он человек. А кто может сказать: "я очистил мое сердце, я чист от греха моего"? (Притч. 20, 9). Посему-то и повеле­но нам говорить в молитве: остави нам долги наша (Мф. 6, 12), чтобы мы, постоянно употребляя эту молит­ву, тут же вспоминали, что мы повинны наказаниям. Даже Павел апостол, сосуд избрания, храм Божий, уста Христовы, лира Духа, учитель вселенной, обошедший зем­лю и море, исторгший терние грехов, посеявший семена благочестия,— тот, который был богаче царей, могущественнее богачей, сильнее воинов, мудрее философов, красноречивее риторов, который, ничего не имея, всем обладал, тенью своею разрешал узы смерти, одеждою своею прогонял болезни, поставил трофей на море, восхищен был до третьего неба, входил в рай и проповедал Христа Богом,— и он говорит: хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь (1 Кор. 4, 4),— он, который стяжал такое множество и таких добродетелей, говорит: судия же мне Господь. Итак, кто может сказать: "я очистил мое сердце, я чист от греха моего".

Невозможно, значит, человеку быть безгрешным. Что ты говоришь: такой-то праведен, милосерд, нищелюбив? Но и он имеет какой-нибудь недостаток: либо обижает, либо тщеславится, либо другое что-нибудь такое делает: нет нужды все исчислять. Иной милосерд, но часто не целомудрен; а иной и целомудрен, но не милосерд. Этот славится одной добродетелью, а тот — другою. Пусть будет кто праве­ден — так, он праведен и имеет все добродетели, но из-за этой праведности он возгордился — а гордость и повредила его праведности. Фарисей не был ли праведен? Не постился ли дважды в субботу? А что он говорит! Я не такое, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи (Лк. 18, 11). Нередко иной по чистой совести впадает в гордость, и чего не повредил грех, то повреждает гор­дость. Так, не может человек быть праведным во всех отношениях, до такой степени, чтобы чист был от греха; и опять, не может ни один человек быть столь злым, чтобы не иметь какого-нибудь, хоть малого добра. Примерно скажу: такой-то захватывает чужое, любит корысть, вредит; но иной раз подает и милостыню, бывает целомуд­рен, иной раз скажет доброе слово, иной раз хоть одному человеку окажет помощь, иной раз поплачет, поскорбит. Итак, нет и праведника без греха, нет и грешника без всякого добра. Что было нечестивее Ахава? Он сделал и похищение, и убийство; однако же, так как он воскорбел, то Бог говорит Илии: видишь, как смирился предо Мною Ахав? (3 Цар. 21, 29). Видишь ли, в такой бездне грехов нашлось еще некоторое малое добро? Что хуже Иуды предателя, отдавшегося в плен сребролюбию? Одна­ко же и он сделал потом некоторое, хотя малое, добро, ибо согрешил, говорит, предав кровь невинную (Мф. 27, 4). Стало быть, как я говорил, грех не в природе человека — так, чтобы добродетель не имела в нем места. Овца никогда не может быть свирепою, потому что она от природы кротка; волк никогда не может сделаться кротким, потому что свирепость у него от природы. Законы природы не нарушаются и не колеблются, но остаются неизменными. Во мне не так: но бываю и свирепым, когда захочу, и кротким, когда пожелаю, потому что я не связан природою, но одарен свободным произволением. Итак, нет, как сказал я, ни столь доброго человека, который бы не имел и малого пятна, ни столь злого, который бы не имел и малого добра.

Итак, поскольку за все есть воздаяние, за все есть возмездие: хотя бы кто был убийца, хотя бы нечестивец, хотя бы корыстолюбец, но сделал что-нибудь доброе — будет ему воздаяние за это доброе; из-за грехов, которые он сделал, доброе не останется без награды. И опять: хотя бы кто совершил тысячу добрых дел, но сделал также что-нибудь худое — будет ему воздаяние за это худое. Удержи это, соблюди твердо и непоколебимо: нет и праведника без греха, нет и грешника без добродетели. Повторяю одно и то же, чтобы укоренить, чтобы насадить и положить в глубине. Диавол наводит на душу какие-нибудь заботы, чтобы ввести ваш ум в обман и отнять силу у слов моих; поэтому я и слагаю их в глубину. Если здесь сбережешь их верно, то, и вышедши вон, не можешь их утратить. Ибо как, положив золото в кошелек, я завязываю его и запечатываю, чтобы вор и без меня не взял золота, так поступаю и относительно вашей любви — безпрестанным повторением учения закрепляю, запечатываю и защищаю ваш ум, чтобы он не растерялся от небрежения, но чтобы мне, лучше сберегши его, здешнею тишиной отклонить внешнее смятение. Итак, это, что говорю, есть знак не многословия, но заботливости, сердоболия и любви учителя, который старается, чтобы слова его не пропали. Говорить об этом для меня не тягостно, а для вас назидательно (Флп. З, 1). Научить хочу, а не просто только показать искусство. Итак, нет праведника, который бы не имел греха, и нет грешника, который бы не имел добра, а как есть воздаяние за все, то смотри, что бывает. Грешник получает за добрые свои дела соответствующее воздая­ние, как бы ни было маловажно его добро; и праведник восприемлет за грех свой соразмерное осуждение, хотя бы сделал он и неважное зло.

Что же бывает, и что делает Бог? Он определил страдать за грех либо в настоящей жизни, либо в будущем веке. Итак, если кто праведен, но сделает что-нибудь худое, и за это будет страдать здесь и подвергнется наказанию; ты не смущайся, но подумай про себя и скажи: праведник этот, видно, когда-нибудь сделал какой-либо малый грех — и восприемлет здесь, чтобы там не быть наказанным. Опять, если увидишь грешника грабителя, корыстолюбца, делающего множество зла — и, однако, благоденствующего, подумай, что, видно, он сделал когда-нибудь нечто доброе и восприемлет здесь добро, чтобы там не требовал награды. Таким образом, если кто, хотя и праведен, но терпит бедствия, он восприемлет здесь для того, чтобы здесь же сложить с себя грех и отойти туда чистым. И если кто грешник, преисполненный зла, имеющий множество неисцеленных болезней, хищник, корыстолюбец,— он для того наслаждается здесь благоденствием, чтобы там не требовал награды. Итак, посколь­ку и Лазарю довелось иметь некоторые грехи, и богачу — нечто доброе, поэтому Авраам говорит последнему: здесь ничего не ищи; восприял еси благая твоя там, и Лазарь злая своя. И чтобы тебе удостовериться, что я не без оснований говорю это, но так оно и есть, — Авраам говорит: восприял еси благая твоя. Что же доброе (благая) получил? — Ты сделал какое-нибудь добро? За то получил свои богатство, здоровье, веселье, могущество, честь, тебе ничего уже не следует в уплату: восприял еси благая твоя. Что же? Лазарь ни в чем не согрешил? Нет, согрешил, и — восприял злая своя. Когда ты воспринимал благая, тогда и Лазарь — злая; поэтому ныне он утешается, а ты страдаешь.

Итак, когда увидишь, что праведник наказывается здесь, почитай его блаженным и говори: этот праведник или сделал грех и наказывается за него, и отходит туда чистым, или наказывается сверх меры грехов его, и это вменяется ему в прибавок к праведности. И там бывает расчет; и говорит Бог праведнику: ты имеешь от Меня столько-то. Положим, что Бог доверяет ему десять оболов (мелких монет), тогда и в счет ставит десять оболов. Если же издержал шестьдесят оболов, то говорит ему: десять оболов зачитаю тебе в грех, а пятьдесят в праведность. Но, чтобы тебе удостовериться, что остальное вме­няется ему в праведность, припомни: Иов был праведен, непорочен, истинен, благочестив, удалялся от всякого зло­го дела,— но тело его наказано было здесь, чтобы там он мог требовать наград. Ибо что говорит ему Бог? Хочешь ты ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? (Иов. 40, 3). Посему, если и мы пока­жем терпение, подобное терпению праведных, если и мы покажем соразмерное благому их житию мужество, то получим блага, уготованные святым, любящим Бога, чего и да сподобимся все благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.


http://www.metanthonymemorial.org/VernostNo71.htm