НЕЗНАКОМЫЙ ВАМ ТАРАС ШЕВЧЕНКОИ ЕГО ДРУЗЬЯ- АРИСТОКРАТЫ
ВЛАДИМИР СИРОТЕНКО
(Вербицкий)
Двум прекрасным женщинам –
Берегите памяти Шевченко
Зинаиде Тархан-Березе
И Валькирии моих Майданов
Эмилии Подляшецкой
ПОСВЯЩАЕТСЯ
ВСТУПЛЕНИЕ
Мне повезло и не повезло с Детством. Родился я в апреле проклятого 1941. Ещё задолго до моего рождения, отца, преподавателя истории Черниговского пединститута призвали в армию. Служил он рядом с Черниговом, но из роддома меня забирал не он, а бабушка http://i020.radikal.ru/0711/67/4e78c5cced6d.jpg с дедушкой. Собственно говоря, этот дедушка был мне не родным. Родного – Николая Вербицкого http://i006.radikal.ru/0711/6a/dcf30add3073.jpg, участника Ледового похода Лавра Корнилова, комиссованного из Белой Гвардии по болезни, расстреляли вместе с заложниками в 1922, когда студент-еврей из эсеров застрелил какого-то большого жида из ВЧК, приехавшего в Чернигов с инспекцией. Началась война. Отец с войсками ушёл на Запад, http://i017.radikal.ru/0711/b1/e1cac4990d3c.jpg а затем отступал на Восток. В город вошли фашисты. Сказать по правде, к нам они отнеслись более чем хорошо. Начальником управы они поставили бывшего дедушкиного сослуживца и нам вернули дедушкин дом в центре города, да ещё и компенсировали ценности, реквизированные в 1922. Увы, нашу семью преследовал злой рок. Не исполнилось мне и года, как вместе с заложниками, фашистские прислужники из Волынского сичевого куреня расстреляли мою http://i035.radikal.ru/0711/fc/6024baf64946.jpg. мать-студентку. Ей тогда сказали, что видели отца в Яцевском концлагере. Не был он в плену. Даже похожих в том лагере не было. Но как раз, когда там мама пыталась найти отца, чтобы забрать домой (немцы тогда отпускали пленных на поруки родственникам) на лагерь налетели партизаны. Полицаи попрятались и все, кто хотел, ушли с партизанами. Об этом показывалось в знаменитом когда-то сериале «Обратной дороги нет». Но стоили партизанам уйти, как повылазили сичевые стрельцы и поубивали всех свидетелей их трусости, в том числе и мою маму. Правда, гестаповцы нашли таки трёх выживших и узнали от них всю правду. Каждый пятый из сечевиков был расстрелян перед строем за несанкционированный расстрел мирного населения. Почти все из тех сечевиков, что выжили, со временем ушли в УПА, где и продолжали свои изуверства над людьми. Мама же так и осталась вечно юною. Задолго перед наступлением наши начали бомбёжки Чернигова по площадям. При одной такой бомбёжке осколок попал мне в голову. Я потерял много крови. К счастью у нас снимал две комнаты (гостиную и спальню) военврач, штурмбанфюрер Иоганн Миллер. Он не только меня прооперировал, но и перелил свою кровь. Вот из-за этого случая нам и пришлось срочно переезжать в глухое лесничество на только что освобождённой Винничине. Подальше от НКВД. Дедушка устроился там лесоинженерном. В том лесничестве и было то всего четыре-пять домишек. Кроме нас там скрывалось семейство Левицких, деятелей ЗУНР. Я дружил с их малышами, погодком Витей, ровесником Юрой http://i037.radikal.ru/0711/e4/a3b4a5590df0.jpg и старшим на 3 года Борей. Бабушка всех нас учила читать и писать. И не по чём-нибудь учила, а по букварю самого Шевченко http://i015.radikal.ru/0711/26/eb96bf6c592d.jpg, который захватила вместе со сборниками стихов Кольцова и Ахматовой. Так, с Шевченко начиналась моя учёба…
В конце мая 1948 дедушку замучили бандеровцы. Привязали колючей проволокой к могучему дубу, а на спине вырезали двуглавого орла (он, как и первый бабушкин муж, служил в Белой Гвардии). После его похорон на Гущинском кладбище http://i037.radikal.ru/0711/aa/19b070d68a79.jpg мы вернулись в родительский Чернигов. Бабушка сняла угол у золовки на Лесковице, а меня забрал отец в свою преподавательскую квартиру на Пяти углах. Отец с войны http://i035.radikal.ru/0711/dd/5daee1b8da82.jpg привез мачеху и в его Семье я чувствовал себя лишним. Вдобавок мачеха и бабушка «не сошлись характером». В общем бабушка к отцу и на порог не ступала. Со мною она виделась только, когда приходила в гости к соседям отца - Цитовичам. Этот дом, собственно, до революции принадлежал им. Но затем их уплотнили, а в 1938 оба брата Цитовичи получили десятку неизвестно за что. В Чернигове осталась дочка старшего – Елизавета Викторовна. Ей выделили балкон-веранду в этом родительском доме. Сделали из этой узюхонькой, но длинной веранды, комнату и с 1948 они жили там вчетвером. Дедушка Илья, дедушка Витя, Елизавета Викторовна и их дочка Вита, старшая меня на несколько лет. http://i017.radikal.ru/0711/3d/1b74337959d8.jpg. Они приходились бабушке какими-то родственниками, так что она регулярно ходила к ним и я, всегда торчал у соседей. После Колымы братья были на удивление тихими, и только Вита щебетала за всех. На именины или православные праздники они плотно завешивали одеялом двери. Включали на полную мощность тарелку-репродуктор, висящий над дверьми, чтобы не было слышно, что делается в комнате. Нет, они не вспоминали Колыму, не вспоминали жизнь до Советов. Собственно говоря, им той жизни, когда их отец был директором банка, пришлось 2-3 года. Затем грохнул октябрьский переворот и отца, и банк «пустили в расход». Они оба ухитрились выучиться при Советах, дядя Витя был даже редактором радиокомитета. Но пришёл 38 и отправил их на Колыму. Вот и вспоминали они детство 20-х и юность 30-х. В разгар тех вечеринок дядя Илья брал в руки гитару, а дядя Витя хриплым басом пел украинские народные песни, которые я у них только и слышал. Была среди тех народных песен и «Ще не вмерлы». Дядя Витя говорил, что эта народная песня на слова самого Шевченко. Бабушка же всегда при этом как-то загадочно улыбалась…
Но вот в 1952 http://i029.radikal.ru/0711/b8/0fd7022dbf4b.jpg мой дядя, Евгений Вербицкий, занёс во Львовское издательство свой первый роман. Написал он о трёх Харьковских окружениях, которые ему пришлось пережить. Это был его первый и последний роман. Прямо с издательства его забрали, и больше никто его не видел. Куда бы не обращалась бабушка, отовсюду получала ответ: «Данных нет». Сразу после ареста дяди, Черниговское МГБ провело обыски у всех Вербицких и их родственников. Помню, как шмонали отцову квартиру. Он тогда был в институте. Мачеха с посеревшим лицом стояла у стены и только смотрела, как перерывают постель и шкафы, перелистывают по странице сотни книжек, привезенных отцом с войны. Вот за те старинные фолианты, которые он привёз из Германии, за артефакт - книгу Святого Августина и грозило обвинение в мародёрстве. К счастью для отца, он перед войной читал лекции офицерам Яцевского концлагеря. Теперь некоторые из них стали высокими чинами в МГБ. Вот и посоветовали ему срочно убраться из Украины. Он перешёл преподавателем в Калужский пединститут и забрал с собой семью. Я не захотел ехать в чужую северную Калугу и удрал к бабушке. Пока он не уехал, скрывались у её знакомых. Когда всё успокоилось, бабушка решила, что снимать угол в родительском доме глупо. Отсудила себе две комнаты. Конечно, после этого отношения с Кулешами, которые и до этого были прохладными, стали на грани холодной войны. Все вечера мы проводили у Вербицких.
До сих пор помню те их традиционные вечера за огромным столом с пузатым медным самоваром в центре и тарелкой, на которой горкой громоздились голубые куски колотого рафинада. Бабушка Вера важно наливала из заварочного чайника коричневый благоухающий напиток, а бабушка Ната весело добавляла в чашки кипяток. Затем все степенно брали по кусочку рафинада и вприкуску степенно пили тот божественный чай, благоухающий майским мёдом и разнотравьем. Пили и вспоминали свою юность, своих расстрелянных мужей и близких. Но больше всего говорили о предках. Ведь целью этих вечеринок было донести до нас, детей, память о когда-то могучем роде Вербицких-Антиохов, Белозерских, Голицыных, Дорошенко, Забил, Марковичей, Рашевских. Вообще-то бабушка тоже должна была бы рассказывать о своём знаменитом деде – Пантелеймоне Кулише. Но её к нему возили единственный раз. Ей тогда было всего 6 лет. Показался он ей страшно высоким и страшно злым. Так что не любила она о нем говорить, как впрочем, и её братья и сёстры. Им он тоже запомнился старым маразматиком, вообразившим себя выше Шевченко. Шевченко же для нас всех всегда был Богом. Так что ни о Кулише, ни о муже бабушки Веры, поэте Вороном, не принято было вспоминать. Говорили о Шевченко и наших предках, его друзьях.
Правда, из их разговоров вырисовывался совсем иной Шевченко, чем нам вдалбливали в головы. Не злобный кровожадный революционер, а казак-гуляка. Мало того, хоть о Николае Вороном и не принято было упоминать после его развода с Верой Вербицкой, но вот о том, что у него была записная книжка Нестора Кукольника и то, что в той книжке говорилось, что Тарас бастард Великого Князя Константина Павловича, почти всегда обсуждалось. Может, просто потомкам столбовых дворян не хотелось иметь Богом простого крестьянина, а может они действительно верили в голубую кровь Тараса. Во всяком случае, те не официальные знания о Шевченко вышли мне боком. На выпускном экзамене по украинскому, я писал сочинение на свободную тему. На выбор было три темы. «Строители коммунизма», „Краснодонцы» и «Мой Тарас Шевченко». Конечно, я выбрал последнюю тему и написал о любви Тараса и Анны Закревской и их дочурке Софии. Сочинение сочли поклёпом на великого пролетарского поэта. Влепили кол, перекрывший дорогу в Киевский университет, в котором учились и мой отец, и мой дед, и мой прадед. Слава Богу, у бабушки был свиток рецептов горилок Виктора Забилы, благодаря чему я, набрав конкурсный балл, прошёл в Киевский институт пищевой промышленности. На третьем курсе, когда я из-за упрямства (пытался доказать преподавателю, что учебник врёт) завалил экзамен, бабушка приехала выправлять положение. Остановилась у далёких родственниц, сестёр Голицыных, живших по соседству в Назарьевском http://i032.radikal.ru/0711/70/0718a6670c53.jpg переулке. Вот у них я и увидел сафьяновый альбомчик с текстом «Ще не вмерлы Украины». И узнал, что автором слов был не Тарас Шевченко, а юные студенты – первый переводчик «Еще Польська не згинела» Коля Вербицкий-Антиох (мой прадед), его побратимы-студенты братья Рыльские - Иосиф и Тадей, болгарин Александр Стоянов. Редактировал текст и добавил припев их старший друг, преподаватель женского пансиона сестёр Ленц – Павел Чубинский.
Вот тогда я и понял, что разговоры бабушек о предках не пустые сплетни. Вот с того времени, вначале в университетской научной библиотеке, затем, когда стал мотаться, внедряя свои разработки по всему Союзу http://i018.radikal.ru/0711/d7/36990cccfae1.jpg - в крупнейших научных библиотеках Союза я искал в старинных изданиях упоминания о Шевченко и его друзьях…
Тот, кто имеет возможность бывать в Ленинке, пардон, Румянцевке в Москве, может убедиться, что карточки книг, посвящённых Шевченко, занимают больше четырёх ящиков каталога. Несколько тысяч наименований! Книги писателей, литературоведов, филологов. То же самое Вы увидите и в Санкт-Петербургской библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, и в Бакинской библиотеке им. Ахундова и в Ташкентской им. Алишера Навои. Даже в Йошкар-олинской библиотеке им. Крупской карточкам книг о Шевченко отведено целых два ящика.
Конечно, мотаясь по Союзу, внедряя свои разработки, я не только с литературой о Шевченко и своих предках знакомился, но и литературу по специальности изучал. Подготовил докторскую диссертацию «Роль комплексных безотходных технологий сельхозпереработки в оптимизации землепользования». Но грянуло пьяное ГКЧП 1991 года, а затем за бутылкой «Беловежской» на троих похоронили могучую Державу, в которой я родился и вырос. Докторскую вначале негде было защищать, а затем, когда вновь открыли Советы, но защиту сделали платной, стало не за что защищать – пятьдесят тысяч рублей, положенные на накопительный фонд „Дома Селенга”, исчезли неведомо куда. К тому же зарплата доктора наук в институте сравнялась с зарплатой уборщицы в банке. Так что на защите поставил крест. Пытался ещё что-то строить и внедрять свои разработки, изобретения и ноу-хау в колхозах Украины, но грянула принудительная приватизация и те колхозы уничтожили. При этом разграбили всё коллективное имущество, в том числе и созданные мною безотходные сельхозперерабатывающие комплексы. Мой межвузовский агроконсорциум обанкротился, не расплатившись с заводами-изготовителями за установленное в тех колхозах оборудование.
Попробовал создавать минимолокозаводики, миниколбасницы и минимельницы для фермеров. Увы, урожай у них забирали за бесценок кредиторы, так что даже минимельницу, которая окупается за считанные месяцы, им построить было не за что. Если что и внедрял, то только в России – колхозы там не уничтожены. Когда подошло 60-летие, чтобы не потерять право на научную пенсию, вернулся в сельхозинститут, ставший уже агроуниверситетом, с выплатой зарплаты Заказчиком. Заказчиком этим стал концерн «Симекс», возглавляемый хорошим знакомым ректора паном Марковским. Концерн во времена Союза занимался прокладыванием линий спецсвязи. Марковский после распада ухитрился приватизировать концерн со всем его добром. Благодаря связям с тогдашним львовским губернатором он получил доступ к дешёвым кредитам. Вот и решил заняться агробизнесом. Уговорил крестьян из 5 сёл передать ему землю бывших колхозов, а коллектив сахарного завода - передать ему свои акции. Я думал, что у него смогу реализовать свои идеи – объединить агропроизводство, безотходную переработку сельхозсырья и реализацию готовой продукции. Закупил ему лучшее в Европе оборудование «космического» Саратовского «Восхода» для хлебопекарни. Разыскал оптимальное оборудование для крупоцеха и мельницы. Увы, губернатора, который протежировал концерну, убрали. Концерн остался без дешёвых кредитов. Не смогли даже докупить ту мелочь, которая осталась по хлебопекарне, но без которой хлеба не сделаешь – тестомешалку. Затем босс просто ликвидировал агроподразделение концерна. Работники сахарного завода и крестьяне остались с носом. Мне также «забыли» выплатить зарплату за целый квартал…
В таких условиях работать в агросекторе стало бессмысленно. К тому же подошёл срок выхода на пенсию. Хоть той Державе мои разработки и принесли миллионы переводных рублей, но жульё из пенсионного фонда два года утверждало, что я не имею права на научную пенсию. Под давлением Антикоррупционного комитета, доказавшего фальсификацию справки о негосударственном статусе моего институтского предприятия, признали это право. Зато рассчитали пенсию так, что она составила в 2005 всего 92 гривны 26 коп($17,5)! После обращения в Европейский Суд она увеличилась на порядок. Всё это я посчитал местью Судьбы за то, что так и не выполнил до конца клятвы, данной в молодости – донести до людей правду о предках.
Клятва эта была частью Присяги Рода, которую я давал в день своего совершеннолетия возле могилы побратима моего прадеда Вербицкого-Антиоха, Афанасия Марковича. http://i025.radikal.ru/0711/83/d88ddd6e57c9.jpg (Мы с сестрой у могилы Марковича). Располагалась могила когда-то возле захоронений моих предков – Вербицких-Антиохов-Белозерских-Голициных-Дорошенок-Забил-Рашевских, уничтоженных в 1922 году и превратившихся в овраг – тропинку с горы в урочище «Святое». Правда та присяга, идущая к нам от присяги членов Кирилло-Мефодиевского братства и лично Василия Белозерского, мало чем отличалась от присяги «строителя коммунизма», которую тогда же приносили мои ровесники. Разве тем, что я клялся не вступать в КПСС, не служить в красной армии, служить людям, а не властям, быть верным Родине, а не Государству, донести до людей правду о людях моего Рода. Присягу я выполнил почти полностью. Не влез ни в какое КПСС, не служил в армии, был в умеренной оппозиции к власти того Государства и в жёсткой оппозиции к этой. Мои разработки позволяли в сельмагах иметь продтовары более качественные и более дешёвые, чем городе. Но вот о Людях Рода так и не успел рассказать, хотя во время тех внедренческих командировок по Союзу всегда бывал в научных библиотеках и, листая старинные издания, искал в них знакомые фамилии. Дело в том, что по «Сусловским» спискам из библиотек изымалась не угодная власти литература. Но исполняли те приказы по-разному. В Ташкентской научной библиотеке Алишера Навои, находящейся под личным патронатом Рашидова, ни одна старинная книга не была уничтожена. Находились «запретные» издания и в Йошкар-Оле, и в Архангельске, и в Петропавловск-Камчатском. Находил я в них упоминания о предках. Но всегда они упоминались рядом с именем Шевченко.
Я так и не написал «Книгу Рода», хоть из рассказов о предках моей бабушки-мамы Евгении Львовны Кулешовой-Вербицкой и бабушек Веры Вербицкой-Вороной и Марии Вербицкой-Раковой можно было бы составить несколько толстенных томов. Но, к сожалению, все те пересказы, без подтверждения первоисточников, просто сказки, не имеющие права на печать. Увы, в старинных изданиях, писалось только о Великих. О Шевченко, Кулише, Марко Вовчок, Глебове. Даже о любимом художнике самого Гитлера – Иване Рашевском, почти не осталось упоминаний. Как его картины из наших коллекций увезли по распоряжению Гитлера, так все упоминания о нём уничтожили по распоряжению главного идеолога компартии.
Не написал я пока «Книги Предков». Зато о Шевченко я собрал такой материал, что из него он встаёт не бестелесным ангелом или шизофреником-революционером, а романтическим витязем! Я, честно признаюсь, не люблю Пушкина. Считаю, что автором современного русского литературного языка был не Пушкин, а Барков. Я обожаю Лермонтова и Кольцова. Их обожал и Шевченко. У меня такие же взгляды и вкусы как у него. У меня было схожее детство, правда, матери я совсем не знал. Её расстреляли в год моего рождения. У Тараса она умерла, когда ему уже было 9 лет…У меня не было берегини-сестры. Вместо неё была бабушка-мама. http://i014.radikal.ru/0711/70/e7a53658c41c.jpg От мачехи я сбежал, воспользовавшись тем, что отцу пришлось удирать от МГБУ в Россию. То, что испытывал Тарас с мачехой, знаю по себе. Мало того, в молодости я и пил, как Тарас. Может даже больше. Всё же имел возможность. Ведь учился на спиртовика, ликёро-водочника. Но на заключительной дегустации зав. кафедрой бродильных производств, профессор Мальцев подлил нам в водку какой-то дряни. С тех пор я стал абсолютно непьющим, но потерял вдохновение писать стихи. Так что на собственном опыте знаю – для стихов нужно раскрепощение. А его трезвым не достигнешь. Как видите, у меня Жизнь выработала такое же восприятие Мира, как и у Тараса Шевченко. Правда, я уже жил совсем в другое время. Учился не у полуграмотного дьячка, а в прекрасной школе. Не били меня учителя, а учили Добру и Правде. Я до сих пор помню нашу классную руководительницу – «дюймовочку» Клару Ильиничну Калиту. Помню почти всех одноклассников. Потому, что жили одной семьёй. Жили по принципу: Один за всех и все - за одного! Тарас же жил в эпоху, когда, как и ныне, был совсем другой принцип. Как в песне: «Какое мне дело до вас до всех, а Ваше до меня!». И вот этот то принцип и стремился поломать Тарас. Первый витязь-романтик зарождающейся Украины. Благодаря ему зарождающейся! И именно поэтому в каждой украинской хате в углу были образа, а на центральной стене, под рушниками висел образ Тараса…
У нас вышло много книг, пересказывающих легенды о Тарасе простых людей – ремесленников, художников, крестьян. Но народ это ведь не только простые люди. Вот о том, каким видели Шевченко столбовые дворяне я и расскажу Вам.
Я жил в то время, и в той Стране, где детские мечты сбывались. Я мог интересно писать, но меня больше тянуло к науке, изобретательству. Я стал не писателем, а учёным. Внедрял свои изобретения по всему бескрайнему Союзу. Но нет больше той Страны Моего Детства. Предприятия, созданные мной, разграблены прихватизаторами. Мои технологии используют в других странах, так как у нас больше некому их применять. Разработки мои стали здесь никому не нужными. Может хоть эта книга останется после меня…
ГЛАВА 1.
Детство Тараса
http://i034.radikal.ru/0711/de/bf81e8b6943b.jpg
Все мы родом из детства. Из муравьино-стрекозиной страны серебряных и золотых медвяно-пахучих весенних котиков, гудения пчёл и хрущей над сугробами-заметелью вишнёвого цвета, бомбардировщиками-шмелями над клевером, притягивающих тайн запущенного сада...
Вот в такой таинственно-волшебной стране пролетало и Детство Тараса. Увы, с раннего детства над его семьёй висело проклятье. И совсем не крепостничество было тем проклятьем. Не будем размазывать сопли над страшным житьём-бытьём тогдашнего крепостного крестьянина. Жизнь его отличалась от жизни сегодняшнего ограбленного и униженного украинского крестьянина только тем, что новые паны не имеют права продавать крестьян. Те же имели. Правда, в 1833 г., царь запретил продавать крестьян без земли и в розницу, а через десять лет дал помещикам право освобождать крестьян без земли. По закону барщина составляла не более 2 дней в неделю, причём привлекать на работу в выходные дни или праздники запрещалось. А вот мою жену вызывают на работу и в выходные и на праздники. Без отгулов или доплаты. Крепостных продавали. А разве сейчас украинок не продают рабынями в бордели Зарубежья? Так что не при нашей власти хаять самодержавие!
Крепостные должны были кроме барщины отдавать пану 10% урожая с той земли, которую им дал пан, или они унаследовали от родителей, но она принадлежала пану. Зато Пан отвечал за то, чтобы крестьяне не голодали. Я в библиотеке выписал рапорт Киевского генерал-губернатора http://i028.radikal.ru/0712/a1/bf5b579f86f0.jpg Бибикова о том, что помещица Браницкая (сестра Василия Энгельгардта) позволяет себе во время жатвы заставлять своих крепостных отрабатывать не 2, а 3 дня в неделю. Тут же он приводит список и других помещиков, заставляющих людей работать больше. Губернатор просит царя строго наказать всех виновных! И они таки были наказаны!
Пять дней в неделю крепостной волен был заниматься своими делами. Всё, что крепостной зарабатывал в это время, принадлежало ему. На эти заработки он имел право выкупиться. Надо не забывать, что крепостной (кроме челяди) выкупался и продавался с землей. Так выкупился двоюродный брат Тараса Варфоломей Шевченко, а его сводный брат – Степан Терещенко, стал одним из основателей династии богатейших сахарозаводчиков. Да из тех сахарозаводчиков большинство было выходцами из крепостных- те же Семиренки, Ханенки, Хрякины...
Вряд ли, по сегодняшним меркам, можно считать бедными семью Шевченко. Отец его, Григорий Иванович Шевченко-Грушевский был достаточно зажиточным, чтобы выбрать жену не по указке родителей, а тем более пана. Он женился на красавице Катерине, дочери зажиточного казака Бойко, сбежавшего во времена Хмельниччины с польской Галиции. Во времена Екатерины все земли Звенигородщины были отданы родственникам Потёмкина. Кстати, мне довелось читать послание княгини Браницкой http://i015.radikal.ru/0712/0a/5c4229bb5a49.jpg к населению Богуслава, где она пишет, что земли теперь принадлежат ей, и она предлагает людям или идти к ней в крепостные, или идти, куда глаза глядят. Именно тогда Старый Бойко не захотел бросать насиженное место и остался крепостным. Григорию пришлось пойти в „примаки”, так как у отца жило ещё четверо детей. Трудно быть примаком, мириться с чужими родителями. Видимо поэтому, после рождения в 1804 году дочери Катерины, не было у них детей. В 1810 Аким Бойко, пошёл к управляющему ротмистру Дмитренко и попросил его отдать молодым пустующие хату и землю их соседа Колесника. Ротмистр вызвал к себе его и молодых, долго о чём-то договаривался с ними, наконец, отдал им землю и хату Колесника. Вот та земля и та хата, и стали проклятием семьи Тараса.
Колесник был чумаком. С весны до глубокой осени чумаки уходят с обозом. Во время похода за солью на Азов, его жену, на последнем месяце беременности, моринецкий помощник управителя заставил выйти на жатву, хоть это было и не по Закону. Там, в поле, у неё начались роды. Повивальной бабки не было, вот она и скончалась вместе с ребёнком. Вернулся чумак Колесник в пустую хату. Соседи рассказали ему о причине смерти жены. Не стал Колесник жаловаться ни управляющему, ни помещику, а сбил на землю ту нелюдь и забил (накопал) его ногами до смерти. Вот за это и прозвали его односельчане - «Копий». Но разве же мог допустить пан, чтобы вместо его, суд вершил какой-то крепостной. Отдал он Колесника в москали (солдаты). А вскоре случилась война с Наполеоном. Бился с французами Копий на российских просторах, а затем вместе с армией пошёл в далёкую Францию устанавливать «демократию». Опустели земля и хата…
Хата была добротная. Земля плодородная. Завели молодые коровёнку, один дед отдал им с дюжину овец, другой - воз с волами. Григорий стал чумаковать. Зимою зарабатывал деньги плотничаньем и стельмахованием, так как чувствовал дерево и любил работать с ним. Жили они добротно, получше, чем большинство нынешних единоличников. Осенью 1811 родился у них сын Никита…
После победы при Бауцене, 23 мая 1813 года было заключено Плесвицкое перемирие. Воспользовавшись краткой передышки в войне, Александр 1 вместе с двором поехал к графине Браницкой, а престолонаследник, командующий http://i010.radikal.ru/0712/53/508f3b99f37f.jpg резервной армией Великий Князь Константин Павлович, прикатил к Энгельгардту. Приехал, чтобы отдать честь старому Энгельгардту за подвиг его сына. Раненый, тот собственной рукой отсёк себе полуоторванную пушечным ядром ногу и после перевязки продолжал командовать частью. Весь июнь пробыл Великий князь у Василия Энгельгардта. Был он нелюбимым в царской семье, но любимцем у армии и простонародья. Был побратимом недавно умершего Кутузова. Так что заливал у Энгельгардта горе вином, до которого был большой охотник. Сочинял стихи окрестным дамам. И до стихов и до дам он также был большой охотник (Впоследствии даже от престола отказался ради прекрасной польки http://i010.radikal.ru/0712/53/508f3b99f37f.jpg). Обслуживать его Дмитренко выбрал самых красивых крепостных со всех поместий пана. Была среди них и Катерина Шевченко. Отрабатывала ту хату, отданную им три года назад Дмитренко. Григорий, как и положено, с начала мая укатил с обозом за солью…
Через 9 месяцев после тех событий, 25 февраля 1814 родился Тарас. Не исполнилось Тарасу и года, как окончилась война с Наполеоном. Русская армия с победой вернулась домой. Колеснику дали бессрочный отпуск. Вернулся он домой. А дома то и нет. Захватили соседи! Сколотил Копий-Колесник ватагу таких же, как он добрых молодцев, соорудил схорон в глубине леса и стал оттуда налетать на проезжих и грабить их. Не раз приходил он и к Григорию Шевченко. Придет среди ночи и тарабанит в окно. Шевченко откроет форточку и спрашивает: «Кто, и что надо?” А тот отвечает -„Копий, вот кто! Пришёл с товарищами к тебе в гости. Забрал ты мою землю и хату, так теперь корми нас. Не дашь честь-честью, так дашь, как собака!” За короткое время забрал он у Шевченко дюжину овец и корову, а затем заявил: «Корову сожрём, хату сожжём, а тебя забьём. Не хочешь этого - убирайся с моей хаты и моей земли вон!”
Бросились Григорий с женой к родителям. Рассказали о своей беде. Посоветовались родители, покряхтели. Аким Бойко вновь пошёл к Дмитренко. Неизвестно о чём они говорили, но после этого старый Бойко дал детям 200 рублей, чтобы купили они хату http://i033.radikal.ru/0712/48/6ce7c936afb1.jpg с усадьбой в соседней Кирилловке. Гайдамаки Копия после переезда остались кошмарными снами, из которых в будущем Тарас Шевченко будет черпать своих героев - гайдамаков...
Скажите, пожалуйста, вы можете для своих детей, так сразу найти деньги на новую квартиру? Я всю жизнь проработал, мои изобретения принесли той Стране миллионы, но когда сыну понадобилась квартира, я не смог ничего ему дать. Пришлось ему брать ипотечный кредит в $50 000 на двукомнатную в многоэтажке. А тут дом с усадьбой…
Усадьба стоила тех денег, которые за неё заплатили. Вот как её описывает сам Шевченко:
«Возле хаты яблоня с краснощёкими яблоками, а вокруг яблони цветник старшей сестры, моей терпеливой, моей нежной няньки! А возле ворот стоит старая разлогая верба с усохшей вершиной, а за вербой стоит клуня, окружённая копнами жита, пшеницы и всяких разных хлебов; а за клунею, по косогору пойдёт уже сад. Да какой сад! Густой, тёмный, тихий.…А за садом левада, а за левадой долина, а в той долине тихой еле слышно журчит ручей, обставленный вербами и калиной и опоясанный широколистыми, тёмными, зелёными лопухами…”(повесть “Княгиня”).
Конечно, в детстве нам всё кажется большим и высоким. Но вот родительскую усадьбу Тарас Шевченко не приукрашивает. Наш дальний родственник Афанасий Маркович в 60-е годы Х1Х столетия был Государственным представителем в Земском суде. Сохранились его записи о том, что, освобождая своего крестьянина, помещик должен был отдать ему и участок земли, которым тот пользовался, но не меньше чем 7 десятин на семью (десятина = 1,029 га). Нынче, при приватизации земли, у нас на семью припадает от 1.5 до 3 га, то есть меньше 3 десятин!
В этом рае, в этой стрекозино-муравьиной долине с прячущимися в лопухах ручейками, и проходило раннее детство Тараса. Когда не носился по улице с такими же голопопыми малышами-соседями, то блуждал своим садом, спускался в долину, укладывался под величественным лопухом и смотрел на свой ручей- ручеёк, который бежал куда-то в бесконечность...
Наше Детство начинается с узнавания вселенной всеми органами чувств: зрением, обонянием, вкусом. Иногда странные вещи встречаются при попытках ребёнка познать свою расширяющуюся вселенную теми органами. Вон, когда я ещё жил в аспирантской общаге, соседский детеныш любил жрать с пола собственные экскременты. Нынче он доктор наук, зав. кафедрой. Откушивает только в дорогих ресторанах с элитарной публикой… Подобный сдвиг был и у Тараса. Только не экскрементами он лакомился, а глиной. Ел землю в детстве наибольший поэт украинской земли. Разве же не символично!
Возвращался домой к ужину мурзатый, с резью в животе от съеденной глины, и, несмотря на ту резь, сияющий от счастья. Вселенная его детства все больше и больше расширялась. Вначале это была усадьба их соседей Коваленок, затем село, а затем и поля за селом. Когда ему исполнилось 6 лет, летом, когда отец поехал чумаковать и прихватил с собой старшего брата Никиту, Тарас захотел посмотреть, где же те железные столбы, на которых держится небо. Вышел за село, дошел до величественного Пединиевского кургана, забрался на вершину и вдали, за зеленым полем и синим лесом, увидел верхушки белой трехглавой церкви. Пошел он в то, чем-то знакомое, далекое село (это были Моринцы, где он родился). Почти возле самого села, переходя дорогу, натолкнулся на чумаков. Те спросили, кто он и куда идет. Ответил – « Тарас и иду к своему дому в Кирилловке! » Посмеялись чумаки над голопузым путешественником и отвезли его в Кирилловку. Хотя Тарас и говорил всегда, что мать очень о нём заботилась, но не видно этого из его описаний. Вот как он сам описывает своё возвращении после того, как был неизвестно где с раннего утра до сумерек:
“На дворе уже смеркалось, когда я подошел к нашему перелазу; смотрю через перелаз во двор, а там, около дома, на темно- зеленом, бархатном спорыше, все наши сидят себя в кружке и вечеряют; только моя старшая сестра и няня Екатерина не вечеряет, а стоит себя около дверей, подперев голову рукой, и всё поглядывает на перелаз. Когда я высунул голову из-за перелаза, то она увидела меня и обрадовано вскрикнула: “Пришел! Пришел!” Подбежала ко мне, подхватила меня на руки, понеслась через двор и посадила в кружок вечерять, сказав: «Сидай, приблудо, вечеряй!”...
Странная какая-то материнская любовь. Ребенок исчез на целый день неизвестно куда, а все, кроме сестры-берегини, этого не замечают. Когда я в таком же возрасте (мы тогда жили в Яновском лесничестве на Винниччине, невдалеке от «Вервольфа») пошел дорогой к соседнему селу и шел себе спокойненько, любуясь природой, до самого вечера, родные подняли такой шум, что на поиски ринулось все лесничество. Натолкнулась на меня машина, которую послали в то соседнее село за подмогой. Дедушка так выпорол меня за это путешествие, что и сейчас помню все подробности. А Тарасовой родне - хоть бы что! Даже не заметили!
Отец Тараса был грамотным. Хотел, чтобы грамотными были и его дети. Если учесть, что братья столбового дворянина Виктора Забилы (будущий побратим Тараса Шевченко) не умели писать, то согласитесь, что семья Шевченко не была такою уж бедною. Когда Тарасу исполнилось 8 лет, отец отдал его учиться грамоте в церковно-приходскую школу. Нужно сказать, что на Украине те школы при церквях были большей частью польские. Присоединив Польшу к Украине во времена Екатерины Великой, Россия оставила на Украине все так, как было при Речи Посполитой. Все было в руках польских управителей барских имений. Даже после того, как господами стали уже не польские шляхтичи, а российские дворяне. Православные школы были редкостью. У действительного статского советника графа Василия Энгельгардта и управителем был бывший однополчанин, ротмистр в отставке украинец Михаил Дмитренко. Церкви в его селах были православными, и учили не латыни и Катехизису, а Псалтырю на церковнославянском языке. Трудно сказать, кто был тот дьяк Совгир, который стал первым учителем Тараса. Знаем только, что он порол учеников нещадно, но справедливо, как и было заведено в те времена. Считалось, что ничто так не закрепляет память, как порка. Сказать по правде, я полностью с этим согласен. Когда дед или бабушка хотели, чтобы я что-то запомнил на всю жизнь, обязательно устраивали порку. Так было и с рассказами их о Белозерских, Забилах, Кулише, Марковиче, Рашевских. Да и Присяга Рода сопровождалась кровью на руке. По-видимому, поэтому и детьми, мы, давая клятву побратимства, скрепляли ее кровью. Чтобы запомнить на всю жизнь. Так что не будем хаять предков за те порки…
В те времена в ЦПШ учились четыре года. Первые два года учили псалтырь на церковно-славянском, после чего приступали к изучению грамматики. Но не пришлось Тарасу учить грамматику. В конце января 1823 ушла замуж сестра-берегиня Екатерина... А осенью, от какой-то болезни, умерла мать... Вернулся с чумаками Григорий Шевченко, а дома ни жены, ни покоя. Орут голодные дети. Что одному делать с детьми мал-мала меньше...
Привез ему из Моринцев Аким Бойко сестру Екатерины – Оксану Терещенко, вдову с тремя малыми детьми на руках. Покорился Григорий тестю, взял ту Оксану, хоть и знал о ее ведьмацком характере. Справили свадьбу, когда еще и 90 дней не прошло со смерти жены (умерла 6 августа, а женился 16 октября). Унесло его счастье и достаток то нарушение дедовских обычаев! Грызла поедом новая жена. Грызлись между собой сводные дети. Сбегал от тех ссор Григорий чумаковать, забирая с собой старшего сына Никиту. Раз, когда отец с Никитой чумаковали, на постой в дом Шевченко прислали москаля (солдата). Не будем говорить, сколько он там жил и как его обслуживала изголодавшаяся по мужской ласке Оксана, но когда наступило время идти в поход, исчезли у того солдата три золотых рубля. Ну, на кого должна была подумать Оксана? На своих родных детей? Самым старшим из чужих детей был Тарас, к тому же нелюбимый отцом. Вот и указала на него, как на вора. Тарас сбежал в свой схорон в глубине сада соседа Жениха. Носила ему в схорон снедь сестра Иринка. Сводные сестры выследили ее и привели к Тарасу мачеху с дядькой Павлом. Три дня мучил дядька Тараса. Выбил из него признание в краже, а вот места не выведал. Ведь украл те деньги не Тарас, а сводный брат Степан. Может те солдатские три золотых, и были началом того капитала, который потом сделал из Степана Колесниковича Терещенко – сахарозаводчика, сооснователя династии миллионеров Терещенко...
После того случая, Тарас на всю жизнь возненавидел и тех сводных сестер, и того Степана, и палача-дядьку, и ведьму мачеху. Через много лет он напишет: „«Кто видел хоть здали мачуху и так называемых сведенных детей, тот знает ад в самом его отвратительном торжестве»…
Узнав о случившемся, дед Иван приказал Григорию брать чумаковать не Никиту, а Тараса. Никиту же взялся учить плотничать и стельмаховать. Стал ездить Тарас с отцом в дальний Елизаветоград и к Азовскому морю. Осуществились его мечты увидеть мир. Но не таким оказался тот мир, как представлялось в раннем детстве. Едешь день, два, три, а вокруг все та же степь, все те же лесочки, все такие же одинаковые военные поселения. Скукотища…
Чумакование для отца Тараса закончилось бедой. Поехал он осенью 1824 в Киев. На обратном пути сильно промок и заболел. Да не то, что надлежащего ухода, даже покоя дома не было. Злые вопли жены, вечные ссоры между сводными детьми... Проболел он осень и зиму, а в марте отдал Богу душу. Звещал он перед смертью имущество детям и жене. Вот только Тарасу ничего не завещал. Так и не признал…
Весной, на время страды, взял Тараса к себе в помощники дядька Павел. Батраку нужно платить, а племянника можно заставить работать лишь за кусок хлеба. Закончилась страда, и выпер племянника обратно к мачехе. А мачеха уже начала напропалую грешить с молодым дьяком Богорским, который, выжив со школы Совгиря, стал учить детей вместо него. Но какая там была учеба – дьяк и дневал и ночевал у Оксаны, пропивая с ней добро её мужа. Чтобы Тарас не мешал им, Богорский пригласил “у него поселиться яко школьник и рабочий”. Парню исполнилось 11, и он уже понимал, что стоит делать, а что нет. Дьяк предложил ему выполнять обязанности “ консула”, а в отсутствие дьяка, читать над покойниками Псалтырь за 20% от принесенного людьми подаяния. Тарас с радостью согласился. Ведь это давало возможность, и избавиться от грызни ведьмы-мачехи, и иметь хоть какой-то заработок. К тому же это было и престижно. Ведь главной обязанностью ”консула” было следить за успехами в учебе школьников и давать им розог за не выученное задание.
Но вот с прибылями от того “ консульства” было не очень. После того, как из школы пошел суровый, но грамотный Совгир, бросили школу и большинство его учеников. Ведь Богорский почти все свое время проводил не в школе, а у Оксаны. Тарас, хоть и наизусть усвоил Псалтырь, и мог сам учить ему других, а вот грамоты у Совгиря научиться не успел...
Видимо, поэтому те дни у Богорского Тарас вспоминал как самые голодные и самые позорные в жизни. Мало того, он стал банальным взяточником, как вспоминает Петр Шевченко:
“Кто приносил ему больше подарков, тому он меньше розог давал, а кто приносил мало или совсем не приносил взятки, того бил больно... Но школьников в школе было совсем мало; из-за этого одними подношениями нельзя было прокормиться и “ консул”, голодая, должен был пускаться на другой промысел: он крал гусей, поросят и среди ночи варил себе похлёбку в своём схороне на Пединовском кургане. Кирилловцы, заметив, что в пещере временами ночью горит огонь, решили, что в пещере поселилась нечистая сила, и просили попа выгнать чертяку. Поп, собрав людей, пошел к пещере, вычитал молитвы, окропил святой водой вход в пещеру и сказал, чтобы кто-нибудь полез туда и посмотрел, что там есть. Никто не отваживался. Тогда люди решили, что надо заплатить тому, кто полезет в пещеру. Раньше всех вызвался Тарас, который хорошо прекрасно знал, что в пещере той чертяки нет, а есть только кости украденных им птиц и поросят. Но он сделал вид, что боится лезть, и потребовал, чтобы к его ноге, на всякий случай, привязали бечевку: когда, мол, нечистая сила совершит над ним в пещере что-то недоброе, то можно будет вытянуть его. Так он на привязи полез в пещеру; там спрятал следы своей кулинарии и вылез обратно в добром здравии, поведав, что в пещере ни одного чертяки нет. Вот и заработал деньги...”
Если бы та жизнь у Богорского длилась дольше, неизвестно в какого ворюгу или взяточника превратился наш Тарас. Но деду Ивану осточертело смотреть, как его невестка блудит и пропивает с дьяком сыновье добро. Он приказал Акиму Бойко забрать её назад в Моринцы. Забрала она своих детей и остаток добра, нагрузила их на мужнину подводу и поехала к себе в Моринцы, оставив в хате голые стены...
Никите уже исполнилось 15, так что дед женил его на соседской девушке, сделав хозяином в доме. Дьяк Богорский вернулся в школу. Но не для того, чтобы учить, а чтобы пьянствовать. Все, что зарабатывал Тарас на заупокойных чтениях, отбирал дьяк. Да и розги ученикам стал давать самолично. Что же Тарасу было от голода умирать? К тому же во время тех попоек дьяк старательно тыкал в руку парня стакан с перваком, не давая закуски. Так с детства его приучили к водке…
Наконец, Тарас не выдержал и после очередной попойки, когда водка бросила дьяка на пол, связал его и хорошенько накормил розгами. Затем, собрав вещи, пошел к дьяку-маляру в Лисянку учиться живописи. Увы, дьяк заставлял его таскать на гору тяжелые ведра с водой, растирать краску-медянку на железном листе, а с согласием учить живописи не спешил. Пришлось Тарасу идти в соседнее село Тарасовку, где жил знаменитый дьяк-богомаз. Тот дьяк мнил себя великим хиромантом. Рассмотрев ладонь Тараса, он заявил, что тот не имеет призвания ни к чему и в ученики ему не подходит. Пришлось Тарасу ни с чем возвращаться в родную хату, где уже всем командовал Никита. Брат его попробовал научить плотничанью и стельмахованию. Не вышло. Снарядил выпасать общественное стадо. И здесь, несмотря на то, что вместе с ним пасла стадо лучшая подруга его любимой сестры Иринки – Оксанка http://i019.radikal.ru/0711/73/706a73ee3199.jpg Коваленко, у Тараса ничего не вышло. Он больше на Оксанку глядел, чем на стадо. Уволила его община из пастухов. Пошел в батраки к зажиточному священнику Кошицу. Зажиточному, но скупердяю. Хоть Тарасу и нравилось возиться-смотреть за новорождённой малюткой-дочуркой священника Феодосией, дьяк нашёл ему другую работу. Заставил он Тараса сопровождать сына Яся в Шполу, продавать ранние сливы. Сразу за селом, на мостике через пруд, телега поломалась, и сливы полетели в грязь. Весь день ребята вытирали те сливы от грязи. Ясно, что ничего за них не выручили. Всё село смеялось над той коммерцией Кошица и над Тарасом с Ясем. После этого позора не захотел он оставаться у священника. Поблагодарил за хлеб-соль, поцеловал в лобик Феодосию, к которой успел привязаться, и пошел в село Хлиповку, славящееся своими малярами. Увы, и там отказались взять его в ученики…
Практичный дед Аким, видя, что парень пропадает без дела, опять пошел к управляющему Дмитренко и долго о чём-то беседовал с ним. В результате тот приказал Кирилловскому помощнику управляющего Яну Дымовскому взять Тараса к себе мальчиком - порученцем.
Обеднелый польский шляхтич Ян Станиславович Дымовский закончил Дерптский университет. Впитав его человеколюбивые идеи, пытался, чем мог, помогать людям. Ему очень понравился сообразительный и любознательный мальчик. Он научил его азам письма, чему так и не успели научить дьяки. Но Дымовский был поляк. Все книжки у него были польские. Так что после церковно-славянского Тарас усвоил не украинский, даже не русский, а польский язык. Именно по-польски он научился читать и писать. Ясно, что и разговаривать по-польски он тоже научился у Дымовского.
В 1828 году умер старый Василий Васильевич Энгельгардт, так и не получив разрешение на бракосочетание с польской княжной, которую когда-то похитил из девичьего монастыря. С которой нажил три сына и две дочери. Поместья его разделили между наследниками. Ольшанский куст сел достался Павлу Васильевичу Энгельгардту http://i014.radikal.ru/0711/6c/ffa44f18e489.jpg , младшему из братьев. Служил он в гвардии. Дослужился лишь до штаб-ротмистра. Звания низшего, чем у его управителя Ольшанского куста имений ротмистра Ивана Дмитренко. После получения наследство его устроили адъютантом друга отца, героя Отечественной войны, 75 летнего Виленского генерал-губернатора , графа http://i013.radikal.ru/0712/1e/6841270de5fe.jpg Н.Римского-Корсакова.
Чтобы хвастануть, какой он пан, к новому месту назначения Павел Васильевич решил приехать с новонабранной гвардией из молодых крепостных. Он приказал Дмитренко сформировать ему этот гвардейский экипаж. Дмитренко передал поручение всем своим помощникам. Ян Станиславович, видя, что Тарасу становится уже тесно в Кирилловке, зная, как он хочет научиться рисовать, посоветовал парню ехать с паном в Вильно. После Тарасового радостного согласия, он порекомендовал Дмитренко ввести его в состав того гвардейского экипажа в роли домашнего художника. С этой же просьбой к Дмитренко обратился и Аким Бойко. В результате Дмитренко Тараса даже к знаменитому Ольшанскому художнику Степану Превлоцкому записал и тот несколько месяцев обучал Тараса азам живописи.
И вот осенью 1829 году в Вильно с Ольшан выехал обоз, с которым ехал и домашний живописец Тарас Шевченко. Казачком ехал Иван Нечипоренко.
Не всем рассказам Тараса следует верить безоговорочно. Так он пишет, что в обязанности казачка входило “подавать господину трубку или стакан и стоять незаметным истуканом рядом...” В действительности же, казачок был мальчиком для поручений. Как правило, интимных поручений пана. То есть казачок был приближенным лицом пана, со всеми вытекающими из этого привилегиями. Обычно, у панов было по одному казачку. Была еще девушка при пани. Казачком при Павле Васильевиче был Иван Нечипоренко. Следовательно, Тарас всё же был комнатным художником и выполнял отдельные поручения пана и пани, главным образом - пани. Вот именно пани, первой Виленской красавице, баронессе Софии Григорьевне http://i019.radikal.ru/0711/1c/92b22a2376d1.jpg Энгельгардт и обязан Тарас тем самым светлым, что вынес он из детства и ранней юности.
Баронесса происходила из остзейской ветви Рода Энгельгардтов, воспитывалась в семье с масонскими взглядами. Она видела в Тарасе не быдло, а Человека. Мало того, он стал для неё Вольтеровским «Простодушным», из которого она могла сотворить Личность по своему усмотрению. Это благодаря ей Тарас научился читать и писать по-русски и даже говорить на французском (разрешила обучить его французскому гувернантке-француженке). С отъездом в Вильно закончилось Детство Тараса. Детство, которое заложило в его душе любовь к украинской земле. Детство, в котором осталась его Предлюбовь – соседская девочка Оксанка. Остались мудрые деды Иван и Аким. Остались и такие ненавистные мачеха, дьяк Богорский, дядька Павел, сводные брат и сестры и все другие друзья и недруги. Всё осталось в Детстве, том пьянящем украинском Детстве! Он вступил в Виленскую юность…
ГЛАВА 2.
ВИЛЕНСКАЯ ЮНОСТЬ, ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Своей предлюбви Тарас посвятил волшебные стихи, преисполненные миром детства и печалью за ним, потерянным навсегда. Оксанку он вспоминал всю свою жизнь. А вот о своей Первой Любви так и не написал ничего. Да и о Первой своей женщине вспомнил только несколько строками в “ Дневнике”. Почему же так вышло? По-видимому потому, что та Первая Любовь и та Первая Женщина так сильно ранили сердце, что больно было о них вспоминать. Так кто же был Первой Любовью Тараса, и кто была его Первая?
Так уж случилось, что в 80-х годах я почти полгода был в командировке в Литве, внедряя там свои разработки. Большую часть того времени пробыл в Вильнюсе. Городе, где жил Тарас, где он был со своей первой, недосягаемой Любовью, в городе, где он встретил и свою Первую женщину...
Я ходил теми же тенистыми парками, которыми бродил он, был в том же величественном дворце - крепости Миндовга, любовался спокойными Вилиею и Закретом, кружил по старинным улицам. Был в тех двух домах, где жил его пан Энгельгардт, был в университете, на одном из корпусов которого в те времена висела мемориальная доска : “Здесь у профессора Йонаса Рустемаса учился великий украинский поэт-революционер Тарас Шевченко». Не один вечер провел в Республиканской и Университетской библиотеках. В их залах старинных книг и рукописей пытался разобраться, что написано в журналах той поры, когда Тарас находился в Вильно. Слава Богу, периодика того времени была на русском языке. Навыписывал я много материалов о Константине Павловиче, братьях Кукольниках, высшем Свете Вильно и об университетских порядках той поры. А вот о Шевченко почти ничего нового не накопал. Почти всё уже было опубликовано в современной прессе и литературе. Но благодаря тем материалам, стал по-другому смотреть на вещи. Для меня перестали быть ненавистными крепостниками Тарасовы паны. Я понял, кто был Первой Любовью Шевченко и почему он всю жизнь не желал о ней вспоминать. Понял, почему только несколькими строками в “ Дневнике” вспомнил Тарас и свою Первую... Поделюсь тем пониманием и с вами.
Знаете, какие-то странные отношения были у Тараса с его панами. Что они с паном терпеть не могли друг друга, это вполне понятно. Тарас для пана был быдлом. Пан для Тараса тоже был быдлом, которое не способно оценить то, что имеет. А вот не понятно другое. Если Павел Васильевич Энгельгардт был таким богатеем, как пишут биографы Тараса Шевченко, то почему за несколько свечей, которые сжег Тарас, срисовывая лубковый портрет Платова, он устроил такой скандал? Мало того, сам, своими руками, неслыханная вещь для столбового дворянина, избил крепостного? Скажете, такой, мол, характер, вон Гоголь же изобразил Плюшкина...Но разве же выглядит Плюшкиным молодой штабс-ротмистр, который пытается на всех светских раундах и балах пустить пыль в глаза своим богатством?..
Вот, например, Гнат Хоткевич, обстоятельно изучивший жизнь Энгельгардтов, пишет, что Павел Васильевич унаследовал от отца более трех миллионов деньгами да ещё только на Киевщине 18 000 крепостных. В официальной биографии Шевченко под редакцией Бородина и Кирилюка, также сказано, что после Василия Энгельгардта осталось 160 тыс. десятин (Десятина =1,025 га) земли в имениях, расположенных в разных местах Российской империи и 50 000 крепостных. Директор Центра истории славян Сорбонского университета Даниель Бовуа называет Энгельгардтов среди первой четверки самых богатых людей Российской империи. Как видите, по документам Павел Энгельгардт – чуть ли не самый богатый человек Малороссии. Как же объяснить, что согласно документам, этот миллионер живет с семьей, в которой уже было трое детей, в двухкомнатной квартирке и слёзно умоляет начальство улучшить жилищные условия? Ведь даже в наше время тесных многоэтажек, ему была бы положена четырехкомнатная квартира. А здесь богатей вместе с двором поселен в двухкомнатную. Так может он был богатеем лишь на бумаге? Разве же будут дети богатея после его ранней смерти (умер Павел Васильевич на 51 году жизни) продавать семейные ценности (статуэтки, серебряная и фарфоровая посуда), чтобы рассчитаться с родительскими долгами? Кстати, Тарасову Кирилловку после смерти Энгельгардта и банкротства Флярковского купил дядя Тарасового недруга Степана – сахарозаводчик Терещенко...
Как получил большое наследство от отца Павел Энгельгардт, так и спустил его. Потому что был азартным картежником. Он, словно алкоголик, не мог своевременно остановиться. Расскажу о Павле Энгельгардте немного подробнее.
Родился Павел Васильевич 5.02.1798. А уже в 1805 году “Государь император высочайше повелеть соизволил действительного тайного советника Энгельгардта сына Павла определить ко двору его императорского величества пажом с отпуском в дом родителей к окончания наукам» А 23.03.1818 он заканчивает пажеский корпус и записывается прапорщиком в Казанский драгунский полк, но не прослужив и года, переводится в лейб-гвардейский Уланскому полк с “переименованием в корнеты». Еще через 2 года, продолжая считаться в Уланском полку, назначается третьим адъютантом к другу-однополчанину отца, а теперь Виленскому генерал-губернатору Александру Михайловичу Римскому-Корсакову. В 1822 году его делают поручиком, а в 1823 году http://i004.radikal.ru/0712/d3/8cd3d4e63549.jpg красавец-поручик знакомится на балу с юной 18-летней красавицей – баронессой Софией Энгельгардт, дочерью генерал – лейтенанта Герхарда Готгардта Энгельгардта, курляндского барона, героя 1812 года, дальнего родственника…
Они были лучшей парой на этом балу. Молодой поручик и прекрасная паненка. Он сразу же влюбился у нее. Даже записал в свой личный альбом латынью: ”София, или смерть!” Как видите, не такой уже муреной или свиньей в пантофлях, как назвал его Брюллов, был Павел Энгельгардт. Был он в юности и романтиком. Был и завоевателем. Потому что на прекрасную Софию имел виды старший из сыновей князя Мещерского. Но, к счастью Павла, старый князь Иван Сергеевич Мещерский посылает в 1824 году своих сыновей в Париж. Божественная Софи осталась без титулованного почитателя ( он со временем женится на княжне Голициной). Вы не забудьте, что в те годы девушка после 20 лет уже считалась старой девой. Недаром же бальзаковский возраст – 30 лет. Поэтому, когда Павел Васильевич сделал предложение Софи, она позволила ему обратиться к родителям для решения их судьбы. Родители с удовольствием дали согласие – как не как, тоже Энгельгардт, да еще и не только потомок богатея, но и красавец! 25.10.1825 Павел пишет рапорт Римскому-Корсакову о своем намерении жениться на Софии. 16.11. получает разрешение. Свадьбу сыграли в Ольшанском имении Энгельгардтов. Вероятно, малышом Тарас видел ту свадьбу, ведь вспоминает о ней в “Прогулке с удовольствием и не без морали”. Через надлежащее время у Энгельгардтов появилась на свет доченька София, в июле 1828 - сын Василий, а в ноябре 1829, уже во время Тарасовой службы – сын Григорий. Всего же за 10 лет София родила 7 детей - 4 сына и 3 дочери. Но только родила. Даже грудью не кормила. Молоком выпоили ее детей кормилицы, а присматривали за детьми гувернантки. Как писал Тарас Шевченко:
”Да княгини только могут
Породить ребенка.
А воспитывать, кормить
Не могут нисколько.
Затем охают: „Забыл, мол,
Меня Поль мой иль Филат!
А за что же вспоминать?
Ты ж его лишь родила?”…(пер. авт.)
Вот и прекрасная Софи по моде того времени свое призвание видела не в детях, а в балах. Павла Васильевича это тоже устраивало, ведь когда рядом такая волшебная женщина – успех в обществе обеспечен!
Помните, тот пресловутый бал по поводу тезоименства Императора 6 декабря 1829 ? Софи помчала на бал, хоть совсем недавно, в конце ноября, родила ребенка! Не будем строго судить её. Что мы можем знать о нравах тех времён! Да и не забудем, что почти все дети Павла Энгельгардта заняли достойное место в обществе. Дочери вышли замуж за военных, а сыновья стали учеными и общественными деятелями. Но вернемся к прекрасной Софии, ведь если бы не попал Тарас к ней, не было бы величайшего украинского Поэта. Как утверждал Кант, “ Бытиё определяет сознание». Мировоззрение Тараса определилось именно во время пребывания у Софии Энгельгардт. Попал к ней он 15-летним подростком, а вышел из под её опеки уже 24-летним мужчиной. Наилучшие годы, годы мужания - прошли под Софьиным крылом. София была не обычной помещицею. Ее отец Готтгард Герхард был хорошим воином. Во время войны генералов так просто не давали. Но быть воином совсем не означает быть солдафоном. Генерал-лейтенант был широко образованным человеком, любил философствовать. Читал и Вольтера, и Руссо. Вольтерьянкою воспитал и дочь. В Тарасе вольтерьянка Софи увидела своего Простодушного. Лишенная светскими условностями возможности воспитывать собственных детей, взялась за воспитание Простодушного. Но сначала о том, как Тарас стал принадлежать собственно Софии, а не Павлу Васильевичу. Дело в том, что пан для своего двора в Вильно набирал не казачков, а штат прислуги. Были там и повара, и конюхи, и просто слуги. Напомню, что Тараса Шевченко барский управитель ротмистр Дмитренко, по настоятельному ходатайству Яна Дымовского и деда Акима, рекомендовал пану именно, как комнатного художника. Для этого Тарас даже пару месяцев учился у художника Превлоцкого. Казачком направил Ваню Нечипоренко. Но пока у пана была казенная квартира, в которой он не имел права что-то переделывать, комнатный художник ему, фактически, был не нужен. В это время Софи была на последних месяцах беременности. Как раз ей то и нужен был помощник. Вот таким помощником и стал 15 летний Тарас! Софи была ровесницей его сестры Екатерины. Софи и относилась к Тарасу так, как когда-то относилась старшая сестра-берегиня. Это пан видел в Тарасе бессловесное быдло. Для Софии он был Простодушным! Видела, что парень интересуется книгами. Позволила пользоваться книжками из семейной библиотеки, правда только в отсутствии пана. Но Тарас и сам хорошо понимал, что пану вряд ли понравится, что его крепостной читает те же книги, что и он. Софи объясняла Тарасу непонятные слова и выражения в польских книгах. Именно с нею впервые прочитал Тарас две книжечки Адама Мицкевича, изданные в Вильно в 1822 году. http://i004.radikal.ru/0712/cc/19188573923e.jpg. Она даже стала одевать его под Мицкевича и такие же бакенбарды, как у Мицкевича, появились и у него...
Но не только читать книжки позволяла госпожа Тарасу. В тогдашнем высшем свете всё ещё общались по-французски. Энгельгардты даже держали гувернантку-француженку, которая учила их детей манерам и французскому языку. Госпожа позволила гувернантке давать и Тарасу эти уроки . Недаром же впоследствии Элькан напишет о Тарасе, что тот свободно болтал по-французски…
Какой бы не была госпожа, но спасти Тараса от той порки 7 декабря 1829 она не могла, даже, если бы и хотела. Но может, перед тем, как осуждать пана за ту порку, подумаем, почему так случилось?
Во-первых, это был не обычный бал, а посвященный тезоименству Николая 1.
Во-вторых, этот бал должен был длиться до утра. Чтобы господа вернулись еще до полуночи, должна была быть уважительная причина. Если почитаете книги тогдашних авторов, то выясните, что во время тех балов, несмотря на царское запрещение, в отдельном кабинете собирались картежники и всю ночь на пролет играли в карты, давая возможность женам, сестрам, дочерям, танцевать и веселиться с молодыми поклонниками. Бросить игру можно было лишь при условии, что тебя обвиняют в шулерстве.
По-видимому, именно за это и выперли игроки штабс- ротмистра. Ясно, что он вернулся домой злой. Да и Софи от него, вероятно, досталось. Ведь она сразу шмыгнула к себе в спальню и не присутствовала при панской разборке с Тарасом. Вспомните еще одно обстоятельство. Пан жил на казенной квартире. Для освещения должен был пользоваться казенными же свечами. В те времена были перебои со снабжением свеч для офицеров. В письме к гражданскому губернатору от 3.12.29 пишется:”...местная дворянская дровяная администрация по требованию коменданта на этот декабрь месяц свеч ни одному из штаб-офицеров, которые квартируют в частных домах, не отпустила”... А теперь подумайте, мог ли Тарас для копирования использовать лишь одну свечу? Мой младшенький сынулька тоже любит рисовать и перемалевывать. Имеет дурацкую привычку, заниматься этим в то время, когда отключают электричество и компьютер! Ему видите – скучно! Насобирает все свечи, которые у нас есть, даже к голове привяжет, чтобы видеть и что рисует, и из чего срисовывает. Сколько его не лупил, по 5-6 таких дефицитных свеч сожжет за вечер. Но это же мой родной сын. А здесь пану дефицитные свечи жжет его крепостной! Мало того, мой сынулька, когда перемалевывает, не обращает внимания, что там вокруг. Все заляпано воском, так и смотри, что вспыхнет! Думаю, что и Тарас ни на что не обращал внимания, недаром же он появления пана не заметил. А тогда в Вильно за нарушение правил противопожарной безопасности карали, несмотря на звание и чин. Зацитирую из “Улицы Вильно” М.Богдановича: “По приказу бурмистра, все, как надо, закрыли все окна, затушили огни ”. Тарас же копировал себе атамана Платова, а на то, или закрыто окно, или сияет на всю улицу, внимания не обращал. Так что простим Василия Энгельгардта за то, что сам отколотил Тараса, как дворянина. А вот то, что приказал конюху его выпороть, Тарас запомнил на всю жизнь…
Та порка дала возможность Софии совсем забрать Тараса от пана. Но, сказать по правде, это тогда было нужно и самому пану. Дело в том, что осенью 1829 в Вильно приехал прославленный Венский художник-портретист Йоган-Батист Лампи младший. Все самые знаменитые и самые богатые паненки кинулись к нему заказывать свои портреты. Ведь Иоганн http://i047.radikal.ru/0711/dc/372dda69449d.jpg даже серую мышку мог изобразить прекрасной принцессой, при этом красавица-принцесса оставалась чертовски похожей на саму себя. Правда, за художником водился один грешок. Сделав из той мышки красавицу, он не мог устоять против того, чтобы не затянуть ту красавицу в постель. Девушки , очарованные его способностью увидеть и показать в них ту Красоту, не очень – то и сопротивлялись. Не было ни одной, из портретированных Лампи, которая бы против него устояла...
Павел Васильевич хорошо знал о цене портрета. Но, с одной стороны, не сделай Лампи портрет Софи, получится что она не из Первых в Виленском свете. Сделай он портрет, станешь рогатым. Верность своей жены Павел Васильевич поручил оберегать Тарасу, который должен был безотлучно находиться при ней во время визитов к художнику. Пан требовал от него детальных отчетов о поведении и пани, и художника. Тарасу это поручение очень понравилось. Во-первых он получил возможность смотреть, как работает настоящий Мастер, а во- вторых мог доказать пани, что он ее настоящий Друг, а не любимая зверушка, наподобие её болонки. Он всегда рассказывал пану, как скромно ведет себя пани. Что художник ничего себе не позволяет. Но вот о Лампи рассказывали, что он девушек рисовал обнаженными, а затем уже дорисовывал на изображение одежду. Поэтому они на картинах и были такими живыми. Но взгляните на этот его портрет Софи http://i030.radikal.ru/0711/f6/dda6cca068f0.jpg и увидите то же. Тарас старательно выполнял приказ господина не отходить от госпожи во время рисования. С наслаждением выполнял. Какой бы парень отказался наблюдать свою Богиню обнаженной! Именно же Богиней была для 15 летнего парня красавица Софи. В спальню художника за ними он не ходил. Того ведь пан не поручал. Что было в той спальне, он мог только фантазировать, а о фантазиях он пану не обязан был докладывать. К тому же Тарас хорошо знал, что красавец-ротмистр хвастается везде своими многочисленными победами над светскими дамами, изменяя Софи на право и на лево. Так что на ее связь с Иоганном Лампи смотрел как на справедливую месть...
Наконец Лампи нарисовал портрет Софи. Так и осталась она на нем вечно юной, немного капризной, красавицей. Как прекрасное воспоминание о счастливой молодости, которая уже никогда не вернется. Окончились Софьины сеансы. Окончилась возможность Тараса смотреть, как работает настоящий Художник, перенимать у него манеру письма. А учиться рисованию и дальше так хотелось. Сам великий Лампи посоветовал его пани отдать казачка в обучение к какому-нибудь профессиональному преподавателю искусств, например к профессору Виленского университета Янасу Рустемасу. О Рустемасе София знала уже от ученицы модистки Ядзи Гусиковской, приносившей к ней на примерку платья. Брат Ядзи - Франек учился рисованию у http://i014.radikal.ru/0711/58/ba70a721d2ca.jpg у Рустемаса и очень его расхваливал. Но учиться в университете крепостному не позволялось, даже билет на посещение лекций нельзя было достать официальным путем. К счастью, среди Софьиных поклонников были братья Кукольники, средний из которых Платон как раз и ведал студенческими билетами и отвечал за жизнь студентов. Софи не стоило особого труда уломать воздыхателя передать Тарасу чей-то студенческий билет, дающий право на посещение лекций. Достаточно было намекнуть, что Тарас – бастард Великого Князя Константина Павловича, фактического Польского наместника. Платон Кукольник принёс студенческий билет, и Тарас получил право посещать университет. Об обстоятельствах поступления Тараса в университет записал в свою записную книжку Нестор Кукольник, преподававший русскую словесность в гимназии при университете. Его уроки тоже посещал Тарас, как и лекции его брата Павла. Кстати, как Тарас не вполне законно стал студентом, так и Нестор не вполне законно стал преподавателем. Его ведь выгнали из Нежинской гимназии с «волчьим билетом»...
Софи удалось уговорить Павла Васильевича позволить Тарасу посещать уроки профессора Рустемаса. Ведь обученный художник поднимал реноме пана выше, чем художник-самоучка. Энгельгардт дал согласие, при условии, что не будет за это платить. Расходы, если они и были, взяла на себя Софи. Но, скорее всего, тех расходов было не много. Разве же мог бы устоять против такой красавицы горячий , длинноносый турецкий сын Рустем?
Тарас получил возможность ходить на уроки. По воспоминаниям Тараса, Рустемас за то время, что тот ходил на его уроки, успел научить его только копировать. Но взгляните на ту копию бюста женщины. Разве же скажешь, что это копия? Но это же смотрит на зарю живая, прекрасная женщина. Ядзя Гусиковская http://i014.radikal.ru/0711/91/bf7ea65658a9.jpg
В Виленском университете Тарас и встретился со своей Первой женщиной...
Помните Ядвигу Гусиковскую, которая рассказала Софи о Яне Рустемасе? Ее брат учился в Виленском университете рисованию у Рустемаса. Тарас, который стал ходить на уроки рисования, быстро сдружился с парнем. Мало того, Франек даже нарисовал его портрет, который так не похож на все сохранившиеся портреты Шевченко. http://i050.radikal.ru/0711/f7/e15564f24c71.jpg. НА нём Тарас так похож на Великого Адама Мицкевича в молодости…
Тарас ещё не знал девушек, еще не умел знакомиться. Прибегала к пани симпатяга Ядзя, она нравилась ему ( в Софи он был влюблен, но не как в женщину, а как в Богиню. Невозможную мечту). Но вот как подступиться к Ядзе, он не знал. Когда же подружился с Франеком, Ядзя, сама захотела познакомиться с ним. Тарасу уже было 16, ей оставалось еще лет десять быть 18- летней... У нее уже была Любовь. Было и сплыла. А здесь парень, такой не похожий на других, такой чистый, такой самобытный, да ещё, сплетничают, царских кровей. Как не полюбить такого! Ведь вокруг сияет вишнево-яблочными сугробами Виленская Весна. Были ли вы в тенистых Виленских парках http://i018.radikal.ru/0711/4b/fc71e1a74bf3.jpg? Гуляли берегами плавной Вилии или такого романтического Закрета? Смотрели на Вильнюс из многовековой башни Гедеминуса? Там и сейчас всё напоено любовью!
Разве же мог оставаться безразличным Тарас, когда рядом такая симпатяга - стройная, чернобровая, с типично украинской волнительной грудью. И совсем не недоступная Богиня, как его хозяйка, а своя, до щемящей боли в груди чем-то похожая на его Оксанку из Детства. Те же тёмные глаза. Та же улыбка, тот же дружелюбный характер. Это именно она, а не Оксанка из детства была той, о которой писал:
“ ...чужая. Чернобривая!
Ты и не вспомнишь того сироту,
Что в серенькой свитке, бывало, счастливый,
Как чудо увидит – твою красоту.
Кого ты безмолвно, без слов научила
Сердцем, глазами, душой, говорить...”(пер.авт.)
Ядзя не говорила по-украински. Как большинство поляков, имела языковую глухоту. То есть очень тяжело усваивала другие языки. Тарас хорошо умел читать по-польски, а вот разговаривать, правильно строить предложения еще не умел. Слава Богу, со времён службы у Яна Дымовского хоть понимал все то, что говорят на польском. Вот и пришлось Ядзе на первых порах разговаривать с парнем сердцем, глазами, душой...
Блуждали они тенистыми парками Вильно, старинными узенькими улицами, сидели в многочисленных Виленских беседках и альтанках. Открывали душу друг другу. В конце концов, стали любовниками. Из-за той любви Тарас даже не запомнил времена учебы у Рустемаса. Вон о дьяке, у которого пробыл чуть больше дня, напишет впоследствии, а о Рустемасе вспомнит лишь мимоходом в письме к Брониславу Залесскому. Да и то не о том, что у него учился и как учился, а лишь о том, что старый Рустемас говорил, что” 6 лет копируй, полгода рисуй, а тогда уже пиши маслом». И все же Тарас многому научился у Рустемаса. Ведь почти сразу же стал у Ширяева первым рисовальщиком! А забыл обо всем, потому что кроме Ядзи, своей Первой Женщины, тогда никого и ничего не видел ...
Но горько окончилась та первая любовь. Так горько, что он никогда так и не вспоминал дальше Ядзю. Почему?
Я был в Вильно в 80 годы. Был удивлен, как литовки относятся к своей Родине. Они не видели смысла жизни без ее независимости. Она для них была превыше всего. Выше собственного благосостояния. Выше любви! Вот и Ядзя не видела своей жизни без великой Речи Посполитой. Она была влюблена в Апостола польской независимости Адама Мицкевича. Она и Тарасу отдалась, пожалуй, потому, что он, украинец, наизусть знал стихи ее Бога, читал ей свои первые стихотворения, посвященные ей, написанные под Мицкевича и на языке Мицкевича. Да и сам был так похож на юного Адама Мицкевича…
Но теперь ей уже этого было мало. Заканчивался 1830. После июльской революции во Франции все только и говорили о восстании. Ядзины друзья укатили в Варшаву. Вернулись в Варшаву и Ядзя с братом, коренные варшавяне. Тарас затосковал. Бросился на колени перед панею и упросил, отпустить его в Варшаву. Он не сказал, что хочет к любимой. Нет, он сказал, что поедет к Лампи, ведь Виленский университет закрыт из-за студенческого бунта, а ему так хочется продолжить обучение художеству. Рустемас уже списался с Лампи и тот обещал взять Тараса…
Пани согласилась и уговорила пана, отправлявшего в Варшаву своего уполномоченного( как никак Энгельгардт числился в кавалергардском полку, расквартированном в Варшаве) отпустить с ним и Тараса. Где-то в половине ноября они уже были в Варшаве. Уполномоченный занялся делами пана в гарнизоне, а Тарас бросился к Ядзе, жившей у родни на чердаке огромного старинного дома почти возле центра Варшавы. Тарас не без копейки ехал в Варшаву. Сняла ему Ядзя малюсенькую комнатушку рядом, на чердаке. Только вот остальные надежды не оправдались. С Лампи он так и не смог встретиться. Тот, прослышав о новой французской революции и о том, что «Патриотическое общество» готовит восстание в Варшаве, укатил в Вену писать портреты в спокойной обстановке столицы Австрийской империи. В Варшаве остался на память о нём портрет Великого Князя Константина Павловича http://i008.radikal.ru/0711/e2/0a535888dc70.jpg.
Уполномоченный застрял в Варшаве надолго. Ведь в это время Николай 1 занялся разработкой плана военной кампании против Франции. Он хотел сбросить с престола Людовика-Филиппа, занявшего место отрёкшегося от престола Карла Х. При этом Император в качестве основной силы против французской армии хотел использовать польские войска. В Гарнизоне шла усиленная подготовка к предстоящей кампании. При этом, не забывайте, что Константин Павлович и с Наполеоном не хотел воевать, ибо боготворил его. Взял в руки оружие только после того, как Наполеоновские армии вторглись в Россию. Теперь же его собственная польская армия должна вторгнуться во Францию! Он пишет брату – Императору: «Я сильно сомневаюсь, чтобы в случае, если бы произошёл вторичный европейский крестовый поход против Франции…мы встретили то же рвение и то же одушевление к правому делу. С тех пор столько осталось обещаний, не исполненных или же обойдённых, и столько попранных интересов; тогда, чтобы свергнуть тиранию Бонапарта, тяготевшую над континентом, повсюду пользовались содействием народных масс и не предвидели, что рано или поздно то же оружие могут повернуть против нас самих» Николай 1 не послушал старшего брата и, готовясь к войне, назначил командующим русско-польской армии героя русско-турецкой Войны генерал-фельдмаршала Дибича-Забалканского http://i014.radikal.ru/0712/32/b7e99b3ec247.jpg. Поляки встревожились. Если их армия уйдёт воевать к Франции, им без неё уже о Независимой Польше и думать нечего. Поэтому 9(21)ноября, на квартире бывшего профессора истории Виленского университета Иахима Левеля http://i030.radikal.ru/0711/6e/5e465c967f3d.jpg приняли решение, начать восстание 16(28) ноября, напав на Константина Павловича и русских генералов во время развода…
Все Ядзины родственники, друзья и знакомые готовились к восстанию. Ядзя вместе с тётками, их и своими подругами, шила нарукавные повязки и шапки-конфедератки для будущих повстанцев. Франек с друзьями-студентами добывали оружие и учились стрелять. Тарас, нашедший приют по соседству в комнатушке на чердаке, чувствовал себя абсолютно чужим. Ведь для него главное было их с Ядзей любовь! На ту революцию, на ту Великую Речь Посполитую ему было наплевать! К тому же Тарас, хорошо помнящий, что принес его родителям гайдамак Копий, не был революционером. Не жаждал он воевать за свободу и господство чужих панов. Он уже и рад бы вернуться к пану в Вильно, да уполномоченный застрял надолго в гарнизонных службах, самому же ехать не полагалось…
В 19.30 , 29 ноября началось восстание. Толпы вооружённых студентов и мещан бросились к Бельведерском уhttp://i005.radikal.ru/0712/d1/421ae766673e.jpg дворцу – резиденции Константина Павловича. Здесь они успели заколоть штыками вице-президента города Любовницкого и растерзать дежурного генерала Жандра. Но, благодаря этим жертвам, Константин Павлович успел скрыться из дворца и умчать к русским войскам. Конечно, имея в своём распоряжении армию, он мог в считанные часы подавить ещё не разгоревшееся восстание. Но он любил эту Варшаву, этих людей и решил, что это просто, вспышка гнева за что-то. Он запретил стрелять по восставшим, заявив, что «русским в польскую распрю незачем вмешиваться» Вместо того, чтобы бросить войска на восставших, он оставался сторонним наблюдателем. Доневмешивался до того, что все польские части перешли на сторону бунтовщиков. Когда же 13(25) февраля русские войска разгромили польскую армию у предместья Варшавы, Горохове, Константин приказал прекратить резню и не штурмовать город. Это затянуло войну на 8 месяцев …
Тарас, в отличие от Ядзи и её друзей, не обрадовался восстанию. Он предчувствовал беду. И не даром. Так и не получив от него согласия на участие в восстании, Ядзя лично сообщила о Тарасе уполномоченному Варшавского гарнизона. Тарас был интернирован как и другие русские, оказавшиеся в Варшаве…
После Рождества 1831 в Вильно прибыл герцог Александр Вюртермбергский со своим порученцем, полковником Василием Васильевичем Энгельгардтом. Престарелый генерал-губернатор Римский-Корсаков ещё в августе был отправлен в отставку. До прибытия http://i017.radikal.ru/0711/28/82cd8674e0ac.jpg Дибич-Забалканского, назначенного на его место, обязанности генерал-губернатора выполнял генерал-адъютант http://i028.radikal.ru/0711/ad/9ffc870289fc.jpg Матвей Храповницкий. Из-за тех карт он терпеть не мог Павла Васильевича. Павел Васильевич и стал умолять брата замолвить о нём словечко перед своим патроном и в конце концов, получил назначение адъютантом у герцога. В феврале он уезжает в Петербург, чтобы оформить назначение. Здесь он с помощью Василь Васильевича снял в аренду бельэтаж дома http://i047.radikal.ru/0711/af/c4a11e6e1031.jpg Щербакова по ул.Моховой 26. Семью он забрал через две недели. Тарас в это время содержался среди интернированных в Варшаве. Сразу же после поражения под Гороховым Административный Совет принял постановление о высылке всех интернированных из Варшавы. Вместе с сотнею таких же бедолаг, Тараса выслали из Варшавы и передали русским властям в Белостоке, а затем, отправили этапом по месту нового жительства пана – в Санкт Петербург. Тяжким был тот путь. Он напишет впоследствии:
“ Далекий шлях, паны-браты
Знаю его, знаю!
Даже за сердце хватает,
Когда вспоминаю .
Понамерял я когда-то –
Чтоб его не мерить!..
Рассказал бы о том горе.
Только кто поверит!...” (пер.авт.)
Так отблагодарила Тарасу его Первая... Вот и не хотел вспоминать о ней никогда. Лишь в письме к Брониславу Залесскому вспомнил собор Святой Анны и чернобровую Гусиковскую из Юности. Как давний, забытый сон. Так закончилась Первая любовь Тараса. Прекрасная Софи так и осталась для него Богиней. Богиней-берегиней из прекрасной Юности. Недосягаемой и незабываемой. Лишь Анне Закревский поведал о своей Первой любви. В честь той любви она и назвала их доченьку-солнышко - Софией. Встречаемся мы с ней во многих его стихотворениях и повестях. Но не узнаем. Бережно он спрятал свою Первую любовь. В самом сердце, в глубине души...
Не были святыми ни его Богиня, ни его Первая... А они же были алгоритмом его отношения к женщинам. Поэтому, сколько бы он не влюблялся, не верил он ни в женскую верность, ни в святость брака. Это из-за Ядзи пострадал его друг Иван Сошенко, у которого Тарас играясь отбил невесту. Да еще и писал впоследствии такие цинические строки:
“...Як тому дурному,
Що полюбить, побереться,
А вона другому
За три шага продається
Та з його й смиеться.”...
ГЛАВА 3.
ПЕТЕРБУРГ, ПОРТРЕТ, ВОЛЯ
Если обозу Энгельгардтов добираться из Вильно в Санкт-Петербург пришлось неделю, то Тарас из Белостока шёл этапом почти два месяца и прибыл к пану в начале мая. Его прибытие почти не заметили. Пану было не до этого. В Санкт- Петербург пришла холера и все аристократы в панике покидали город. Энгельрардты ещё не определились – будут ли они выезжать, или останутся в городе, ведь шеф Павла герцог Вюртенбергский никуда не собирался уезжать. В конце концов, Павел Васильевич приказал закупить десяток бочонков кислого вина, с сотню вязанок крепчайшего чеснока и лука и стал готовить дом к оседлой жизни. Но вот Тарасу в той оседлой жизни пока не находилось места. Ему ведь уже исполнилось 17 лет. Он уже успел стать мужчиной. На роль казачка при пани он уже явно не подходил. Да и сама пани уже была не романтичной красавицей из снов его юности. Она погрузнела, потускнела http://i004.radikal.ru/0711/d7/405dd28b218c.jpg, стала обычной светской дамой. У пана уже был казачок – Ваня Нечипоренко. Так что, брал он с собой Тараса только на светские рауты, чтобы похвастать слугой-аристократом. Всё остальное время Тарасу абсолютно нечем было заняться, и он слонялся по дому, как неприкаянный. Ведь из-за холеры дворне было запрещено покидать дом. С конца мая в Петербурге начинаются Белые Ночи. Тарас, дождавшись, когда пан и дворня заснут, уходил исследовать город. Больше всего ему нравилось гулять по Летнему Саду, где зелень напоминала ему и родную Украину, и так и не ставший родным Вильнюс. Он не только гулял, но частенько застывал перед мраморными скульптурами. Срисовывал их в свой альбом. Безлюдным ночным Летним Садом любил тогда прогуливаться и его Великий земляк, Николай Гоголь. http://i031.radikal.ru/0712/77/cd25adbbcbc2.jpg Он даже внешне был полной противоположностью Тарасу. Николай уже познал первый литературный успех, он уже успел подружиться с самим Пушкиным. А ведь он был всего на 5 лет старше Тараса! Выглядел он, правда, на много комичнее крепыша Тараса – тоненькая худая фигурка невеликого росточка с ножками, кривизну и худосочность которых подчёркивали брючки в обтяжку. На лице, под петушиным чубчиком, выделялся длиннющий, худющий, кривой нос. Модный галстук подчёркивал потёртый лоск его сюртука. И при этом его неправильная мордочка, его тощая фигурка с кривыми ножками, излучали такое веселье и доброту, что к нему влекло всех – от нищего до князя. Тарас сразу почувствовал огромную симпатию и доверие к этому странному пану. Показал ему свои зарисовки скульптур и аллей. Гоголь, который считал себя художником и к тому же был вольнослушателем Академии Художеств, похвалил Тараса. Стал расспрашивать о житье-бытье. Узнав, что тот крепостной Энгельгардтов, не отшатнулся, а посоветовал рисованием заработать деньги на выкуп. Рассказал, что крепостным художникам помогает общество поощрения Художников, всё руководство которого ему знакомо. Обещал при случае помочь. Но второй встречи уже не было. 22 июня на Сенной площади, вспыхнул так называемый «Холерный бунт», который начался с дикой расправы над медиками в холерной больнице Таирова переулка, в непосредственной близости от площади. Волнения на Сенной приобрели такой размах, что пришлось прибегнуть к помощи армии. Руководил действиями войск лично император Николай I. «Царь «въехал в середину неистовствовавшего народа», встал во весь рост, взял «склянку Меркурия», которой тогда лечили холеру, и поднёс ко рту. «Ваше величество, вы лишитесь зубов!» - в испуге воскликнул подъехавший к нему лейб-медик Арендт. Но император резким движением оттолкнул его и со словами: «Ну, так вы мне сделаете челюсть», проглотил всю жидкость. И тогда потрясённый народ бросился на колени». Бунт был подавлен, но холерик Гоголь сбежал от холеры на дачу к Пушкину. Затем новая беда. В Витебске, откушав свежих ягод со взбитыми сливками, переданных ему местным губернатором по поручению царицы, неожиданно скончался Константин Павлович. Софи намекала, что смерть его связана с царицей. Теперь для Тараса потянулись по настоящему серые безнадёжные будни…
Павел Васильевич страшно завидовал дому-дворцу, который построил за деньги жены и для жены его брат Василий Васильевич. Дом стал местом, где по средам собирался весь петербургский бомонд. Сюда даже наведывался Николай 1 с женой и наследником. http://i024.radikal.ru/0712/06/91fe2dd873d1.jpg Павлу Васильевичу хотелось и свой дом превратить в такой дворец. Он стал искать комнатного художника, который взялся бы за превращение его нового дома в такое чудо. Василь Васильевич посоветовал обратиться к Первому Петербургскому мастеру живописных искусств (дизайнеру-декоратору) Ширяеву, который из-за этой холеры оказался без заказов. В доме Щербаковых жил приятель Ширяева по рисовальных классах при Академии художеств капитан Василий Андреев. Вот он и помог Павлу Васильевичу договориться с мастером. Мастеру понравился пан, не испугавшийся холеры, и он не стал требовать с него больших денег. Тут же ударили по рукам. Мастер со своими учениками и подмастерьями не только все работы делал сам, но и материалы использовал только свои. Павел Васильевич поручил Тарасу быть панскими глазами и ушами на тех работах. Чтобы он ежедневно, ежечасно, ежеминутно мог знать, что там делается, а если нужно, то и помочь мастеру. Но Мастер, своим искусством выбившийся из крепостных, был очень горд и не признавал никакой помощи, даже если в ней нуждался. Тарас обожал его. Он благоговейно наблюдал как высокий, красивый, самоуверенный Ширяев священнодействует с шёлковыми полотнами обоев, кистями и кисточками, превращая убогие, обшарпанные стены в что-то прекрасно-уютное. Мастер свирепо орал на подмастерьев, а те по- рабски, исполняли все его прихоти. Тарас и сам готов был стать его рабом, лишь бы стать со временем таким, как Мастер. Он тенью ходил за Мастером, мгновенно исполнял все его наказы, бегал к управляющему Прехтелю за напитками. Ширяев замечал те обожающие взгляды. Замечал, как мальчишка профессионально смотрит на роспись. Тарас ему тоже понравился. Когда парень робко стал зондировать почву о возможности пойти к нему в науку, Мастер рассмеялся и ответил, что он совсем будет не против, но вот пан вряд ли согласиться потерять такого опытного мастера- надзирателя.
Тарас бросился в ноги к пани. Умолял попросить пана отдать его в науку к Ширяеву. Софи пообещала. И выполнила свое обещание. Произошло это так- Ширяев закончил роспись дома. Энгельгардт лично решил принять работу. Тарас должен был выступать экспертом-консультантом.
Вообще, стоило посмотреть на ту приёмку. Пан стремительно бегал по комнатам, придирчиво разглядывая стены и потолки, пытаясь обнаружить там какие-то огрехи. За ним, медленно и важно плыл Василий Григорьевич Ширяев и величественно касался кистью в местах обнаруженных огрехов. Иногда он дотрагивался даже до мест, уже одобренных паном. И места, которых касалась его кисть - теплели, светились, оживали. Пан, вначале вопивший о массе недоделок, становился всё спокойнее и всё счастливее. Его квартира становилась прекрасным дворцом, светлым, уютным, живым! Наконец пришло время расчета. Пан небрежно, даже не прочитав, отбросил расчеты, предоставленные мастером, и сказал, что он доволен работой, а проверять счета дело управляющего. Он прикажет уплатить всё до копейки! А затем он спросил Ширяева, на каких условиях тот законтрактует его крепостного.
Ширяев уже давно положил глаз на Тараса, но показать свою заинтересованность, значило сбить цену за обучение. Вот и бегает пан вокруг кресла, в которое без приглашения уселся Ширяев, и вопит: «Ну, Вася, говори сразу – берёшь или нет. Мне ведь, пока не поздно, нужно определиться, что с этим переростком делать. На поле он не годится, в дворовые тоже…»
Василий Григорьевич лениво отвечает –” Да Бог с Вами, дражайший Павел Васильевич. На что мне Ваш переросток. Я мастер-живописец, а не школьный учитель. Если у него нет таланта, то чему я его смогу обучить? Только деньги выбросите…»
Энгельгардт молча протянул ему несколько рисунков Тараса. Тот долго их изучал, а затем хмыкнул: « И вы хотите сказать, что это рисовал казачок, ничего не смыслящий в живописи?». Энгельгардт расплылся в улыбке: «Это у ваших Петербургских господ казачки ничего не умеют. Мой обучался в Виленском университете у профессора Рустемаса, да и у самого Лампи научился кое-чему» Зачем же тогда Вам я, - удивился Ширяев.- После таких знаменитых иностранных профессоров, что ему может дать простой русский живописных дел мастер?"
«Так ведь не к простому я его отдаю, а к Первому мастеру-живописцу Санкт-Петербурга!»- парировал Павел Васильевич.
Поторговавшись, как водится, они порешили на следующем: Ширяев берёт в обучение Тараса не на 5,5 лет, как принято, а всего на 4 года. Через 4 года Тарас сдаёт все необходимые экзамены на звание подмастерья и ещё 2 года работает на Мастера, отрабатывая науку. Затем сдаёт экзамен Гильдии и сам становится Мастером. А дальше уже панская воля…
И вот ранним утром Тарас спешит на новое место учёбы. Вот Храм святого Владимира. Вот Ремесленное управление. Вот и дом Крестовских, где обитает Мастер. Дворник не просто показывает ему, как пройти в помещение Мастера, а доводит его до самых дверей. И тарабанит в них. На стук выглядывает парнишка, по виду на пару лет младший Тараса:
- Ты новый ученик? Ты немного опоздал. Все уже на работах, я болею, вот и остаюсь на хозяйстве. Пошли, пока нет мастера, покажу квартиру. Может, когда выучишься и выкупишься, в такой же сможешь жить.»
Мальчишка, назвавшийся Фёдотом Ткаченко повёл Тараса по комнатах. В кабинете тот застыл перед шкафами, набитыми книжками. Тут были толстые тома исторических, медицинских и философских книг. Были и разномастные художественные книги - Шекспира, Гомера, Пушкина и авторов, о которых Тарас и слыхом не слыхивал. Он благоговейно застыл перед шкафом и спросил Ткаченко: - Неужели Мастер прочёл это всё?.-
- И не только Мастер, - вздохнул Федот.- Тебе тоже придётся прочесть не одну из этих книг. И не только прочесть, а и выучить не одну сотню страниц.-
Затем Федот отвёл его в коморку на чердаке, где все вместе жили ученики Мастера. А затем началось Учение.
Увы, Тарас переоценил свои возможности. Мастер решил, что рисует он хорошо, а вот с красками ещё абсолютно не умеет работать. Ему, как в давнем детстве, пришлось растирать краски и ещё целый год только и делать, что красить заборы, полы, крыши и решётки. Пока не научился делать краски необходимой густоты и оттенков. Только после этого Мастер приступил с ним к изучению медицинского атласа. Тарас должен был изучить расположение каждой мышцы, каждого сустава, каждой косточки человеческого тела. Дело в том, что Ширяев был, прежде всего, талантливым предпринимателем и бесталанным Художником. Он прекрасно чувствовал цвета, мог оживлять краски, но вот ни портреты, ни, просто, человеческие фигуры ему не удавались. Он ещё в 1824 вступил в Академию художеств и проучился там 8 лет. Увы, дальше копирования он так и не продвинулся. Так и не получил звание вольного художника. Поданные им на экзаменах рисунки были отклонены Советом Академии и ему отказано « в присвоении звания свободного художника из-за слабости его в искусстве».
Его и признавали все Петербургские Архитекторы и считали, что лучшего мастера для декоративной росписи их зданий в Петербурге нет. Но сам Ширяев считал, что ему, чтобы остаться Первым, нужен талантливый художник. Именно такими Художниками он и видел Тараса и Федота. Так как Федот не имел тяги к книгам, то основную ставку он сделал на Тараса. Так что через год Тарас стал у него Первым рисовальщиком.
В Августе 1834 случилось то происшествие в Летнем Саду, о котором записано в Шевченковом «Художнике». Только там не было ни Сошенко, ни Тараса. А был Николай Гоголь и Федот Ткаченко. Благодаря этой встрече, хорошие знакомые и земляки Гоголя гардемарины Пётр и Владимир Оболенские, дети Хорольского помещика, с ведома и согласия своего отца, отпустили Федота и его братьев Григория, Дениса и Якова на волю. В декабре старший брат Григорий, архитектор-самородок, представил в Академию художеств проект загородного помещичьего дома и по нему получил звание свободного художника архитектуры. В начале 1835 он смог устроить вольнослушателями Академии Художеств и своих братьев - Федота и Дениса. При этом приятель Тараса Федот попал в класс самого Карла Брюллова! http://i030.radikal.ru/0712/3d/c5179ec6a705.jpg
Представьте, каково было Тарасу узнать, что его приятель освободился от крепостничества благодаря тому его давнему знакомцу из Летнего Сада. Он вновь летними ночами бегает в знаменитый сад. Вновь, копирует там изваяния, получая днём подзатыльники от хозяина за невнимательность. А какая тут будет внимательность, когда все твои мысли занимает ожидание той Встречи. И, наконец, они вновь встретились. Вновь проговорили почти всю ночь. Но Тарас просил Гоголя не помочь избавиться от крепостной доли. Тогда это его как-то не очень то и тревожило. Ведь ему у Ширяева было намного труднее, чем при пани. Так что не это для него тогда было главным. Главным было желание стать настоящим Художником и уже самому выкупиться. И вот, по протекции Гоголя, в 1835 он вступил в Общество поощрения художников и получил возможность посещать рисовальные классы. (по свидетельству Г. Данилевского, присутствовавшего в конце 1851 года при беседе Гоголя с Бодянским, когда речь зашла о Шевченко, Гоголь сказал, в частности: «Я знаю и люблю Шевченко, как земляка и даровитого художника; мне удалось и самому кое-чем помочь в первом устройстве его судьбы»)/
Мало того, рассмотрев в том же году рисунки Тараса, комиссия Общества в составе гр.Толстого, гр. Виельегорского и Василия Григоровича, вынесла решение: ”Рассмотрев рисунки стороннего ученика Шевченко, комитет признал, что они заслуживают похвалы и постановил, иметь его ввиду на будущее»…
Ширяев хоть и был предпринимателем-эксплуататором, но не препятствовал Тарасу посещать уроки в рисовальных классах.. Кстати, с 1835 был пансионером Общества поощрения художников и Аполлон Мокрицкий, тоже посещавший эти рисовальные классы. Посещал их и приятель Тараса Федот Ткаченко, после получения «вольной» ставший вольнослушателем Академии. При этом Федот ещё продолжал жить и работать у Ширяева, ибо он был свояком жены Мастера. А дальше даю слово Ивану Сошенко, в записи Чалого: « Когда я был в «гипсовых головах», а может и в «фигурах»(1835-1836), вместе со мною рисовал брат жены Ширяева. От него я узнал, что у его зятя служит в подмастерьях мой земляк Шевченко, о котором я кое-что слышал ещё в Ольшанах, во время своего пребывания у своего первого учителя С.С. Превлоцкого. Я очень просил родственника Ширяева прислать его к нам на квартиру. Узнав о моём желании познакомиться с земляком, Тарас на другой же день, в воскресенье, разыскал мою квартиру на 4-й линии и пришёл ко мне в таком виде: одетый в засаленный тиковый халат, сорочка и штаны из голубого полотна заляпаны краскою, босой, расхристанный, без шапки. Он был хмурый и стеснительный. С первого же дня нашего знакомства я заметил у него огромное желание учиться живописи. Он начал бывать у меня в выходные, потому что в обычные дни и мне было некогда и его Хозяин не отпускал… Меня до глубины души взволновала жалкая судьба юноши, но помочь ему я был несостоятелен. Да и чем мог помочь его горю я, бедный труженик-маляр, который, работая непрерывно ради куска хлеба насущного, без связей, без протекции, без денег…».
В том, что Превлоцкий рассказывал своему племяннику Сошенко о Тарасе, нет ничего удивительного. Без его рекомендации вряд ли попал бы Тарас к пану в звании «комнатного художника». А вот дальше Сошенко уже сочиняет: «В это время я был хорошо знаком с известным малороссийским писателем Евгением Гребинкою. Вот с ним я, прежде всего и посоветовался, как помочь нашему земляку. Гребинка сердечно отнёсся к моему предложению и начал часто приглашать Тараса к себе, давал ему читать книжки, пересказывал различные сведения и т.д. Потом уже я представил Тараса конференц-секретарю Академии художеств В. И.Григоровичу с большой просьбой освободить его из этого жалкого состояния. С Гребинкою Тарас начал иногда бывать у придворного живописца Венецианова, который вместе с Григоровичем познакомил его с В.А.Жуковским».
Вот в этом моменте пересказы моих бабушек коренным образом отличаются от записанных Чалым воспоминаний Сошенко. Дело в том, что Тарас был знаком с Григоровичем ещё с 1835 года, когда Гоголь представил его секретарю Общества поощрения художников. В этом 1836 у него уже была в рисовальных классах акварель http://i024.radikal.ru/0712/fc/b9e157a9e16c.jpg получше любой Сошенковой. Да и то, что мещанин Сошенко мог ввести крепостного Шевченко в круг столбовых дворян Нежинского землячества Петербурга тоже сомнительно. Ведь его самого в том кругу не принимали!
Вот как происходило дело по пересказам моих бабушек.
В то время Сошенко не сам снимал квартиру. Процитирую запись из дневника Аполлона Мокрицкого от 7.11.35: «…После обеда в классе, из класса зазвал к себе хорошего человека – Сошенка. Малый кажется, добрый, с дарованием и с прекрасными чувствами, ещё не тронутый скобелем света. Я пригласил его жить с собой». А, между прочим, Мокрицкий был в родственных связях и с самим Григоровичем, и с Гоголем, и с Гребинкой, и с Мартосом, и с Глинкой и, даже, с Энгельгардтами. Как, впрочем, были между собой в родственных связях почти все столбовые дворяне Малороссии. Он в 1832 вынужден был из-за безденежья бросить учёбу в Академии художеств и вернуться домой в Пирятин. Именно Василий Григорович помог ему с помощью Общества поощрения художников в 1835 вернуться в Академию. С августа по ноябрь 1835 он жил в доме Григоровича и только в ноябре снял квартиру в доме №56 на 4-й линии Васильевского острова. А теперь вспомните адрес служебной квартиры Гребинки в Петербурге. Тот же дом №56 на 4-й линии Васильевского острова! Так что снимал он квартиру вместе с Сошенко там же, где жил Гребинка!
Познакомившись с Сошенко где-то в августе 1835, к концу осени Тарас стал уже ходить в гости не так к Сошенко, как к Мокрицкому, которого мог встречать и до этого в рисовальных классах. Ведь именно в 1835 там Тарас рисовал «Аполлона Бельведерского» - шутливое прозвище Мокрицкого…
Мы сейчас носимся со словом «Громада». Говорим о роли громад в возрождении Украины. Да ведь те «громады» возникли, как противовес польским «Гминам», то есть землячествам. Польское землячество было и в Петербурге, но самыми многочисленными и самыми популярными были малороссийские землячества. Из них же самым крупным было землячество, объединявшее выпускников знаменитой Нежинской гимназии. А собиралось землячество преимущественно у двух выпускников. Старшее, гоголевское поколение – у Нестора Кукольника, младшее - http://i021.radikal.ru/0712/a8/4fdfcf4783d2.jpg у Евгения Гребинки. Конечно, младшие также могли бывать и на средах у Кукольника, есть даже куча карикатур Степанова об этих вечерах, http://i020.radikal.ru/0711/f3/7ca10077c9f5.jpg но вот у Гребинки старшие появлялись редко. Захаживал только Нестор Кукольник, державшийся со всеми свысока, как и положено любимому писателю царя, сопернику Пушкина. Но зато на этих вечеринках бывал молодой литературный бомонд- Даль, Бенедиктов, Ершов, Панаев, математик Остроградский и помещик Тарновский.
Естественно, Мокрицкий http://i037.radikal.ru/0712/cb/0c1a183992f3.jpg был непременным участником этих вечеров. Ведь ему для этого нужно было только подняться со своей квартирки в квартиру Гребинки. Пару раз он притащил и Ивана Сошенко. Но безродный, бедный мещанин чувствовал себя среди этих успешных чиновников из столбовых дворян, как бродячая собака среди породистых псов. Ни он не устраивал общество, ни оно его. В 1836 окончилось обучение Тараса. Из бесправных учеников он стал подмастерьем и уже как подмастерье перезаключил контракт с Ширяевым на двухгодичную отработку. Как подмастерье он уже участвует в росписи Большого театра. http://i048.radikal.ru/0712/48/ca4f4634e12d.jpg Теперь он мог вольнее использовать своё время и приходить в гости к землякам не только в выходные, а в любое, свободное от работы время. При этом он уже не в засаленном, измазанном краскою халате приходил. Он теперь щеголял во вполне модной одежде, которую мог позволить себе, благодаря заработкам на росписях. Вот что пишет участник тех вечеринок Момбелли: « Я встречал Шевченко у Гребинки. Шевченко всегда проявлял огромную привязанность к своей родине – Малороссии, и всё малороссийское его веселило и захватывало. От малороссийской мелодии или песни у него из глаз лились слёзы. Он среднего роста, широкоплечий и вообще- крепыш. В талии широк из-за особого строения костей, но отнюдь не толст. Лицо круглое, всегда тщательно выбритое, обрамлённое бакенбардами. Волосы стрижены по казацки, однако зачёсаны назад; он не брюнет и не блондин, но ближе к брюнету и не только волосом, но и цветом красноватой кожи; черты лица обычны, мимика и общее выражение физиономии свидетельствуют об отваге, небольшие глаза излучают энергию» http://i007.radikal.ru/0712/0e/302e8357d47e.jpg При этом уже в те времена его любимой поговоркой Тараса была « с кем бы сесть, хлеба съесть». Он искал людей, близких по духу. И нашёл их среди друзей Гребинки. Не подмастерьем декоратора он вошёл в кружок, а Мыслителем. Вот как описывает то время и те нравы Панаев: «Кроме надлежащих еженедельных артистично-литературных, великосветско-литературных и просто литературных вечеров, литераторы временами сходились друг у друга и устраивали вечеринки. Самым гостеприимным из литераторов был Евгений Гребенка, который постоянно приглашал к себе своих литературных приятелей, когда получал из Малороссии сало, варенье или наливку.»
Тарас, любитель всего этого стал завсегдатаем этих вечеров. Благо, подмастерье, в отличие от ученика, имел право сам распоряжаться своим свободным временем. В конце 1836 «на сало» заглянул к Гребинке знаменитый Нестор .http://i019.radikal.ru/0712/bb/c53082846971.jpg Кукольник. Этот год был пиком его славы. С огромным успехом во всех театрах шли его «Рука всевышнего отечество спасла». За неё Николай 1 даже подарил ему перстень с собственного пальца. С успехом шла драма «Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский». Он мог считать себя родоначальником школы русских романтиков. Появление его в кружке скромного преподавателя было подобно появлению Цезаря в Александрии. Все благоговейно застыли. А затем удивлённо открыли рты, когда сам великий Кукольник схватил в объятья Тараса, которого ему представлял Гребинка. На недоуменно-ошарашенные взгляды Нестор рассмеялся и объяснил, что прекрасно знает Тараса ещё по Вильно, где имел честь преподавать ему уроки словесности. Что он знает о Тарасе такое… Но что именно „такое» он знает о Тарасе, предпочёл умолчать. Зато взял с Тараса слово, что он непременно придёт к нему на очередную «среду». С этого времени Тарас стал уже больше ходить на «среды» Кукольника, чем «на сало» к Гребинке. Только если вечера у Гребинки частенько бывали пресно-скучноватыми, то у братьев Кукольников эти встречи были переперчены спорами за бесчисленными фужерами вин и шампанского, которые стали модными в те времена среди петербургской интеллигенции. Эти литературные вечера у Кукольника хорошо описал в своих мемуарах Панаев: « В это время Кукольник занимал вместе со своим братом Платоном, управляющим делами Новосильцева, довольно большую квартиру в фонарном переулке, в доме Плюшара. Он завёл у себя «Среды»…На этих средах впоследствии собиралось иногда человек до восьмидесяти…На этих средах побывали все пишущие люди за исключением немногих писателей-аристократов, принадлежавших к друзьям Пушкина…На одной из сред Кукольник часов в одиннадцать подошёл ко мне, значительно подмигнул и шепнул с улыбкою. – Не уезжай, когда разбредётся вся эта шушера, останутся избранные.… До сих пор была увертюра. Сама опера начнётся потом.…За ужином у Кукольника в этот раз было человек пятнадцать. Несколько офицеров Преображенского полка, М.И. Глинка, Яковенко, Струговщиков, переводивший тогда Гете и издававший «Художественную газету»…Остальных присутствующих на этом ужине я не помню. Ужин отличался не столько съестною, сколько питейною частью»…
Нестор уверял всех, что стихи без алкоголя не пишутся. Даже Пушкина цитировал. К сожалению, эту теорию подхватил и Тарас. Но не будем его осуждать за это. Его ведь дьяк Богорский приучил пить с детства. В той, новой компании ему « были так нужны стихи и водка, стихи и водка, водка и стихи..." Нельзя было без этого стать своим в копании этих замечательных людей, таких отличных от его Ширяевских подмастерьев… После дружеской выпивки он любил посидеть в Летнем Саду. Посидеть, помечтать, подумать. И сами собой складывались строчки стихов об украинской степи, курганах-могилах, казаках и молодицах. Обо всём том, о чём говорили на этих романтичных средах у Кукольника. Он записывал эти первые стихи на клочках бумаги, чтобы утром прочесть, осмыслить и …выбросить. Ведь по сравнению с теми стихами, которые он когда-то писал Ядзе на языке Мицкевича, они были ходульными и безжизненными. Ничего пока не давали ни сердцу, ни уму. Не настало ещё время настоящих стихов. Они только прорастали в нём…
С новыми знакомыми и вступил Тарас в Новый 1837 год. Этот год был богат событиями. Сгорел Зимний дворец и его срочно восстанавливает генерал Клейнмихель, ставший за это любимчиком царя и получивший за досрочное восстановление графское достоинство. Открыли новую железную дорогу – Царское село – Санкт-Петербург, на что Глинка и Нестор откликнулись знаменитой «Попутной песней». Именно в этом году побратимы Глинка и Кукольник нашли старшего побратима. Им стал http://i048.radikal.ru/0711/6e/d4fb177c72df.jpg Карл Брюллов. А вскоре с «Карлом Великим» познакомился и Тарас. Брюллову о Тарасе рассказывали его ученики Аполлон Мокрицкий и Иван Сошенко. Но заинтересовался он им после рассказа побратима – Кукольника о его необычном знакомом, крепостном Энгельгардтов. Заглянув как-то к Сошенко, Брюллов увидел у него Шевченко и обратил внимание на его, действительно, « не крепостной облик ». Сошенко послал Тараса в театр с запиской о билетах, а пока тот ходил, рассказал Брюллову историю жизни Тараса. Показал рисунки. Карл Великий «ласково и снисходительно похвалил его рисунки». А через несколько дней к Брюллову буквально ворвался Мокрицкий и стал делиться впечатлениями о Тарасовых стихах, с которыми тот выступил «на сале» у Гребинки. Брюллов всегда оставался поэтом. Перечитывая томик «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо, он находил в этом произведении созвучность своим помыслам: «О, память, враг былого и забвенья, /Строитель, страж событий и людей, /Дай силу мне огнем воображенья /Пересказать все стяги, всех вождей, /Прославить их и осветить сраженья,/Померкшие под мраком многих дней, /Твоих богатств дай возвратить потерю, /Да всем векам в хранение их вперю»…
Если рисунки Тараса он только похвалил, то необычные стихи и их автор теперь заинтересовали Брюллова. Он приказал Сошенко привести Тараса. То первое посещение квартиры Брюллова запомнилось Тарасу на всю жизнь : «Красная комната, увешанная оружием, преимущественно восточным, освещённая сквозь прозрачные алые занавески солнцем, и сам Он в красном http://i013.radikal.ru/0712/94/622dbd3e04dd.jpg халате на фоне этой декорации».
Брюллов пригласил его приходить, как только выдастся свободная минутка. Тарас, воспользовавшись приглашением, стал завсегдатаем у Брюллова. Тот давал читать Тарасу исторические книги, знакомил с последними сочинениями Жуковского, Пушкина, Гоголя. Но больше всего поразила Шевченко книга «История Руссов». Она оживила детские воспоминания о дедовых думах о казаках и гетманщине. Эти образы не давали ему покоя ни днём ни ночью. Он уже стал записывать стихи, рвущиеся из сердца. Тарас запишет через двадцать лет в дневнике: « Странное, однако же, это всемогущее призвание. Я хорошо знал, что живопись – это моя будущая профессия, мой насущный хлеб. И вместо того, чтобы изучать её глубокие таинства, и ещё под руководством такого учителя, как бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто не заплатил и которые, наконец, лишили меня свободы, и которые несмотря на всемогущее бесчеловечное запрещение, я всё-таки втихомолку кропаю…Призвание – и ничего больше!».
На вечеринки к Кукольнику Брюллов теперь отправлялся в сопровождении верного адъютанта – Тараса. Правда, Карлу Великому страшно не нравилось то, что там приходилось выпивать огромное количество шампанского. Его от него пучило и Тарас с удовольствием поглощал его вместо Мэтра. Брюллов после одной из тех попоек даже изобразил наклюкавшегося своего любимчика с копытцами: http://i044.radikal.ru/0711/01/1e283e2db2ea.jpg
Ширяеву, конечно, нравилось, что его подмастерье учится у самого знаменитого Художника России, дружит с ним. Но отлынивать от работы он не позволял никому. Так что после тех «сред» с возлияниями Тараса частенько ожидала хорошая взбучка по четвергам.
Тарас всё чаще и чаще задумывался над тем, что с ним будет, когда совсем скоро окончится срок отработки у Ширяева и ему нужно будет возвращаться к пану. Он уже и сейчас должен в любое время по вызову пана являться к нему. Правда, эти вызовы были совсем не обременительны. Пан охладел к Софии и увлёкся коллекционированием соблазнённых Петербургских красавиц. А для облегчения побед он и вызывал Тараса, который должен был нарисовать портрет очередной кандидатки в любовницы. Сказать по правде, Тарас совсем не был против таких вызовов. У пана была губа не дура и рисовать его красавиц было одно удовольствие. К тому же, частенько, они и Тараса дарили своим сладким вниманием. А как приятно наставлять рога собственному пану! Но удовольствия – удовольствиями, а главная мечта Тараса – выучится и стать Настоящим Художником, так и не могла осуществиться, пока он оставался крепостным. Ведь крепостным вход в Академию художеств был закрыт. Всё чаще и чаще он говорит об этом Сошенко и Мокрицкому. Наконец, в дневнике Мокрицкого за 18 марта 1837 появляется запись: « Часам к 7 пошёл я к Брюллову…Когда все ушли, я остался один, говорил Брюллову насчёт Шевченко, старался подвигнуть его на доброе дело, и кажется, это будет единственное средство - через Брюллова избавить его от тяжких ненавистных цепей рабства». А вот ещё - запись за 31 марта: « Вечером после чая отправился я к Брюллову… Он послал меня за Василием Ивановичем( Григоровичем) и, когда тот пришёл, я предложил им рассмотреть дело Шевченко. Показал его стихотворение, которым Брюллов был чрезвычайно доволен и, увидя из оного мысли и чувства молодого человека, решился извлечь его из податного состояния и для этого велел мне завтра же отправиться к Жуковскому и просить его приехать к нему. Не знаю, чем-то решат они горячо принятое участие». И наконец, запись от 2 апреля: «После обеда призвал меня Брюллов. У него был Жуковский, он желал знать подробности насчёт Шевченко. Слава Богу, дело наше, кажется примет хороший ход».
Увы, не приняло. Дело в том, что друзья решили уговорить помещика отпустить Тараса на волю. А с какой стати было помещику отпускать курицу, несущую золотые яйца? Ведь Тарас уже начал приносить ему доход. Пусть пока это выражалось только успехом у женщин, которому он был обязан Тарасовым портретам. Но в дальнейшем ожидался и денежный интерес. Однако, Энгельгардт даже не стал говорить с Брюлловым. Пришлось тому не солоно хлебавши уйти от «свиньи в пантофлях». На вторую встречу отправился уже более дипломатичный Венецианов. Увы, хоть его Энгельгардт и не выпер, как «настоящего американского дикаря» Брюллова, но заявил, что меньше чем за полторы тысячи Тараса не отпустит. Я не знаю, можно ли порицать Энгельгардта за то, что он так высоко оценил своего комнатного художника. В конце концов, когда очень надо, на деньги не смотрят. Да и большие деньги можно получить с помощью лотереи. Вот в феврале 1833 устроили лотерею, в которой разыгрывали картины крепостного художника Ивана Каширина. Выручили тысячу рублей, за которые он был и выкуплен у помещицы Ульяниной. Брюллов согласился отдать для лотереи одну из своих картин. В это время он как раз рисовал портрет воспитателя цесаревича Василия Жуковского. Вот и рассчитывали с помощью Жуковского найти управу на Энгельгардта. Заставить его снизить цену. Не удастся, то Жуковский должен был убедить царскую семью принять участие в лотерее, как никак слухи о том, что они отказали в выкупе на волю бастарда брата царя, скомпрометируют их.
Конечно, Мокрицкий, уверенный в успехе, проболтался обо всём Тарасу. Тарас ходил весёлый, светящийся от предвкушения скорой свободы. Увы, в мае Жуковский укатил с царевичем вначале в Сибирь, а затем в Европу. Так ничего и не успел обговорить насчёт Шевченко. Брюллов к тому же не смог закончить его портрет. Для Тараса это был страшный удар. Он ведь уже привык к мысли о воле. Из-за нервного потрясения первая же простуда, а весна в Петербурге тогда была очень холодной, перешла в воспаление лёгких. В «отчёте о расходах « Общества поощрения художников» 30 мая 1837 есть запись: « пансионеру Алексееву и ученику Шевченко выделить на лекарства 50 руб.»
Так закончилась первая попытка выкупа Тараса. Не вышло. Но благодаря этому, Брюллов взялся учить его частным образом. Бесплатно. Тарас получил доступ в мастерскую Карла Великого. Мало того, он очень быстро стал его любимым учеником. И вот это то и сыграло с ним злую шутку. В те времена богачи любили себя увековечивать в портретах. Тогда ведь не было фотографий. Вот и шли к известным портретистам. Самым известным считался Брюллов. И сам Брюллов, и его школа. Карл Павлович был буквально засыпан заказами. В конце концов он модернизировал процесс. Он только набрасывал начальный контур, а черновую работу делали ученики. Затем он вносил правки, которые и делали портрет Портретом! Так же стали делать вскоре и другие знаменитые портретисты. Только над портретами царской семьи Мэтр обязан был работать сам лично от начала до конца. Но сколько той царской семьи…
В конце 1837 к Брюллову пришёл любимец царя Пётр Клейнмихель. Он только что закончил восстановление http://i008.radikal.ru/0712/d3/33bd1f4fb2e7.jpg Зимнего дворца. Получил в награду графское достоинство и должность управляющего Эрмитажа. Вот и захотелось графу, чтобы в Эрмитаже на самом видном месте висел его портрет. Брюллов имел привычку рисовать только то и только тех, что и кто ему нравился. Клейнмихель ему не понравился. Отказать царскому любимцу было нельзя. Но рассказать, как у него принято работать над портретами, можно было. Он и сказал Клейнмихелю, что портрет его нарисует ученик, он же только докончит его. Клейнмихель http://i011.radikal.ru/0712/b2/591ca2db51ca.jpg вначале попробовал добиться привилегированного отношения, но узнав, что Мэтр сам работает только над портретами царя и членов царской семьи, согласился. Выторговал только самую низкую цену за портрет – 50 рублей и то, что рисовать его будет любимый ученик Брюллова. А этим любимым учеником и был Тарас.
Граф пошёл смотреть на того ученика. Тарас в это время рисовал портрет какой-то старой карги. Клейнмихеля умилило то, что на портрете у Тараса эта, увешанная бриллиантами старуха, выглядела доброю, всепрощающею бабушкой из какой-то сказочной страны. Когда же узнал, что Тарас учился когда-то портретированию у знаменитого кудесника Лампи и увидел выполненный недавно Тарасом портрет Абазы, светящейся голубой чистотой, http://i032.radikal.ru/0712/32/08b030ad03d7.jpg с радостью согласился делать портрет именно у него. Сразу же ударили по рукам.
То портретирование для Тараса превратилось в сплошное мучение. Он ведь и сейчас работал с Ширяевым на росписи театра. Мог выполнять поручения Брюллова только в свободное время. Поэтому он всегда сам назначал клиентам время сеансов. Клейнмихель же указывал, когда его ждать. При этом частенько не приходил в назначенное время. Потеряв время в напрасно ожидании, Тарас ещё и Ширяева подводил. К тому же граф почему-то считал себя красавцем. Вот и приказал Тарасу изобразить его таким, как он есть. Тарас мог из уродливой карги изобразить добрую старушку. Для этого нужно было всего-навсего, чтобы эта карга нормально относилась к нему и людям. О том, как Клейнмихель относится к своим людям шептался весь Петербург. Его за глаза называли шакалом. И вот этот уродливый шакал требует реалистического изображения!
Тарас с удовольствием нарисовал изобразил графа, таким, как тот был – уродливое лицо с жадно-угодливыми глазками и свирепым оскалом гнилозубого рта под огромным, кривым носом. Зато какой был красивый мундир на этом чудовище. Портретирование закончилось. Граф глянул на себя, Дракулу. Вынес портрет на солнце. Вновь посмотрел. Увиденное ему страшно не понравилось. По его приказу Тарас вылечил зубы и выпрямил нос. Но и после этого граф всё равно забраковал портрет и отказался его забрать. Так и остался он в мастерской. Остался вместе с надеждой на те 50 рублей, которые он собирался отложить на выкуп из крепостных…
Где-то в начале декабря к ним в мастерскую заглянул мастер-цирюльник, предложить свои услуги. Побрил ребят. И в наши времена парикмахеры – разносчики новостей и сплетен. В те времена они также не замолкали. Вот и узнал цирюльник историю с невостребованным портретом. Ему как раз была нужна вывеска для цирюльни. Он и предложил Тарасу переделать портрет графа под вывеску. Дал слово, что за это до конца жизни будет его брить и стричь бесплатно. Тараса вначале не очень устраивало такое безденежное предложение. Но когда парикмахер стал красочно описывать, как к нему валом попрут аристократы – недруги Клейнмихеля и как будут смеяться над графом, согласился. Он тут же закрасил генеральские регалии, кинул на бакенбарды и бороду хлопья пены, на шею набросил полотенце, а в руки вложил бритвенные принадлежности. Вернул кривизну носу и гнилозубость рту. На вывеске угодливо улыбался живой Клейнмихель! Распили компанией пару бутылок горилки, которые тут же притащил цирюльник, и тот понёс картину к себе в мастерскую. На другой же день у цирюльни собралась толпа. Все любовались вывеской. Выручка увеличилась на порядок. Парикмахеру пришлось нанимать помощников и ставить новые кресла, чтобы обслужить всех желающих. В высшем свете стало модным бриться не у собственного мастера, а там «под Клейнмихелем». Об этом курьёзе императору с удовольствием доложил начальник 111 отделения http://i046.radikal.ru/0712/c6/7eb0e78547b1.jpg. Бенкендорф Царь сам прокатился посмотреть вывеску. Увиденное взбесило его. Толпа смеялась над его любимцем. А ведь смеяться над любимцем царя означает смеяться над самим царём!
Царь немедленно вызвал к себе Клейнмихеля и приказал делать что угодно, но чтобы это безобразие было тихо прекращено! Бедный Клейнмихель и понятия не имел, о каком безобразии говорит царь. Ведь новости о себе мы узнаём последними. Вельможи разъяснили ему, в чём дело. Граф, в сопровождении своих адъютантов, поскакал к той парикмахерской. Уже подъезжая, увидели несколько дорогих карет и небольшую толпу хохочущих людей перед парикмахерской. Злющий-презлющий Клейнмихель бросился сквозь толпу к парикмахерской. Люди испуганно отскакивали в стороны, пока какой-то мальчик не завопил : «да это же та самая кака, которая на вывеске!»Тут толпа вновь объединилась в гомерическом хохоте. Клейнмихель не выдержал и бросился наутёк, приказав двум адъютантам привести к нему вечером парикмахера. Вечером разговор-сражение с парикмахером проходил на графской территории. Но напрасно граф ожидал лёгкой победы над робким простолюдином. Парикмахер, заработавший за неделю столько, сколько зарабатывал за полгода, не собирался отдавать ему картину-вывеску. Он отказался взять те 50 рублей, которые предлагал ему граф. Парикмахер заявил, что столько денег он уже заработал за эту неделю. Если он отдаст вывеску, то потеряет и клиентов. Если граф хочет её купить, то пусть заплатит тысячу рублей и разойдутся довольными! Что ни делал граф, парикмахер не сдавался. К концу дня таки сошлись на 500 рублях ( годовая зарплата учителя гимназии тогда была 300 рублей, а свой портрет за 1500 руб. даже Великая княгиня Мария Николаевна не смогла выкупить у Брюллова). Граф отдал цирюльнику деньги и послал адъютанта забрать ту вывеску. Позорище перед парикмахерской прекратилось. Но Клейнмихель был именно таким, каким изобразил его Тарас. Жестоким, злобным, мстительным. На другой же день он послал за Энгельгардтом адъютантов с просьбой немедленно приехать к нему для важного разговора. Полковник в отставке поспешил к генералу, даже не успев побриться. Но графу было не до внешнего вида визави. Он рассказал тому, как его, любимца царя, опозорил крепостной. Объяснил Энгельгардту, что как и царь, строго соблюдает законы. Крепостного имеет право наказывать только хозяин. Вот он и просит Энгельгардта продать ему Тараса, чтобы он мог наказать того. Энгельгардт хоть и ушёл в отставку полковником, но большой храбростью не отличался. Отказать любимцу царя он не смел. Но и от выгоды отказываться не собирался. Узнав, что граф заплатил за тот рисунок 500 рублей, он потребовал за Тараса в 10 раз больше. Граф объяснил, что заплатил за картину он целых 500 рублей только потому, что царь приказал тихо уладить дело. Средняя цена выученного крепостного 500 рублей и требовать в 10 раз больше это значит оскорбить его да и самого царя. Долго они торговались, пока не сошлись на 2500 руб. (Должен сказать, что эта легенда, записанная Мартосом, всегда действовала на нервы Тарасу Григорьевичу. Услышав о ней от очередного поклонника, он плевался и заверял, что это брехня. Но тогда почему об этом случае записала его последняя любовь - Ликера Полусмак?).
Вернулся Павел Васильевич домой. Не знал, радоваться ли ему, неожиданно свалившимся двум с половиной тысячам, или грустить о потере Тараса, пролагавшему ему портретами путь к сердцам прелестниц. Рассказал о продаже Тараса жене. Та сразу же послала известить Тараса. Можете представить себе, что чувствовал парень, узнавший о том, что его продают личному врагу, да ещё и известному садисту! Он сразу помчался с этой вестью к Карлу Брюллову, а от него уже вместе поехали к Жуковскому, только что вернувшемуся из путешествия. Сын рабыни, Василий Жуковский прекрасно понимал положение Тараса. Он тут же одел парадный мундир и поехал к Императрице. Он ведь был её личным воспитателем во времена её юности. Правда, так и не смог обучить русской словесности, но пользовался любовью и уважением и у неё, и у всей царской семьи. Долго, очень долго разговаривал Василий Андреевич, посвящённый в тайны Тараса с Императрицей. В конце концов, она послала за Энгельгардтом и приказала тому приостановить продажу Тараса Клейнмихелю. Павел Васильевич, оказавшийся, между гневом жены, за продажу её любимца, и страхом обидеть любимца царя, с удовольствием согласился выполнить её приказание. Тем более, что Императрица заверила , что ему будет уплачена та же сумма. Жуковского же предупредила, что Тарас получит вольную за деньги, уплаченные за тот портрет, который ещё с прошлого года рисует Брюллов.
От этого известия Тарас свился в горячке. Он ведь хорошо знал, что Брюллов никогда не заканчивает брошенные работы. Его бесило, что Императрица, которую он и так винил в смерти Константина Павловича, отказалась заплатить и выдвигает явно невыполнимое условие. Брюллов вроде бы и согласился доделать портрет. Но ничего не получалось. Василий Андреевич застывает на кресле, Карл Великий проведёт одну линию, другую и тут же замазывает их. Нет настроения. Не может работать. В конце концов раздражённо отбрасывает кисти и просит Василия Андреевича извинить за потраченное время. Больной Тарас приходил на эти сеансы. С горечью наблюдал этот никак не завершающийся портрет. http://i045.radikal.ru/0712/15/a179ca384c78.jpg Сочувственно вздыхали Мокрицкий и Сошенко. Они знали характер Мастера. Не знали чем можно помочь. Пока наконец тихоня Сошенко не подал идею. Ведь обычно мастер не делает черновой работы. Её делают ученики. Он делает основы портрета, а затем уже в самом конце наносит последние штрихи. Почему же над этим портретом мастер работает сам? Портрет ведь для царской семьи, а не члена царской семьи. Вполне черновую работу может проделать Тарас. Карл Павлович побурчал для проформы и согласился. Согласовали с Жуковским время сеансов так, чтобы в мастерской находились только они трое, и сеансы пошли. Василий Андреевич сидел в привычной позе, Тарас рисовал, а Брюллов покрикивал, когда Тарас наносил краску не там и не так, как виделось Калу Великому. Наконец, портрет был закончен. Вместо Тараса за мольберт встал сам Брюллов и нанёс несколько завершающих штрихов. И портрет как бы ожил. С него в столетия со всепонимающей улыбкой спокойно смотрит немного усталый наставник - Василий Андреевич Жуковский. http://i019.radikal.ru/0712/9d/edf9f7083ca1.jpg. Сравните его с предыдущим портретом-черновиком. Совсем другой взгляд и другое выражение лица. Совсем другой человек!
Александра Фёдоровна была довольна. Такой портрет достоин украсить любое помещение. Она объявила о розыгрыше портрета в лотерею. Сама она купила билетов той лотереи на 400 рублей, по 300 руб. заплатили цесаревич и Великая княжна Мария Николаевна, остальные были раскуплены Жуковским, Брюлловым, Кукольником, Гребинкой, Мокрицким и царскими приближёнными. Правда, кому бы не достался выигрышный билет, он всё равно должен был подарить приз (портрет) Императрице.
20 апреля графиня Юлия Баранова собрала у царской семьи 1000 рублей и начала собирать деньги у приближённых. Сбор денег был окончен 25 апреля. Но 22 апреля братья графы Михаил http://i043.radikal.ru/0712/2a/96a314ea7352.jpg и Матвей Виельгорские http://i050.radikal.ru/0712/c2/57b515ecd067.jpg взяли в банке под лотерею заём в сумме 2500 руб. и Жуковский вручил их Энгельгардту. Тот в свою очередь передал ему заверенную отпускную Тараса. http://i009.radikal.ru/0712/a3/2f6a168afca9.jpg. Тарас в это время всё ещё валялся в госпитале. Известие о свободе он получил не от стеснительного Ивана Сошенко или Мокрицкого, а от Ширяева. Тот прорывался в госпиталь ежедневно, не спрашивая ничьего разрешения. Здесь ведь, кроме Тараса, лежал ещё один его ученик. Отсутствие двух лучших работников сказывалось на работе. Вот он и заботился, чтобы они побыстрее выздоравливали. Хоть Ширяев и понимал, что без Шевченко ему будет трудно и убыток неминуем, он всё же поздравил Тараса со свободой и объявил, что освобождает его от всех обязательств по тому контракту 1832 года (перезаключённому в 1836, когда Тарас сдал экзамен на подмастерье). 23 апреля Ширяев вынужден был обратиться в контору театральной дирекции со следующим заявлением:» В связи с собственными домашними обстоятельствами я, Ширяев, не имея возможности продолжать малярные работы, взятые мною перед Дирекцией по контракту до 1 июня этого 1838 года, передаю эти обязательства живописного цеха мастеру Зиновьеву»…
В этот же день Шевченко в госпитале навестил Сошенко и подтвердил известие о свободе. Это в мгновенье ока излечило Тараса. На следующий день он был уже на квартире Сошенко, а на другой день нанесли визит Мокрицкому, главному инициатору выкупа Тараса. Человеку, которому он был обязан больше всех вхождением в Петербургское общество Нежинских аристократов…
25 апреля, на квартире Брюллова в торжественной обстановке, перед выстроившимися в каре братьями Виельгорскими, братьями Брюлловыми, братьями Кукольниками и одним Мокрицким, воспитатель цесаревича Василий Жуковский торжественно вручил Тарасу его отпускную. Не только Тарас, все были счастливы, как мальчишки. Жуковский, 45-летний Жуковский прыгал и качался по полу, как ребёнок. Он это изобразил в письме устроительнице лотереи Юлии Фёдоровне Барановой http://i021.radikal.ru/0712/09/bc88a35ba871.jpg...
Но портрет так и не был забран у Брюллова. У третьего отделения были хорошие агенты. Об истории написания портрета стало известно царю и царице. Всё, вплоть до мельчайших подродробностей. У Брюллова, как и у его коллег – академиков, были и кроме этого портреты, которые заканчивали не они, а ученики. Но это были портреты, сделанные по заказу простых смертных а не Императорской семьи! Не захотела царица забирать портрет, написанный не лично Брюлловым. Так и простоял потрет у Брюллова до самой его смерти. Затем перешёл в наследство к его брату Александру. У него портрет купил собиратель картин Кокарев, чтобы, в свою очередь, продать Третьяковской галерее.
Тарас и так не любил Императора Николая 1, отобравшего престол у законного наследника. А царицу, вообще - ненавидел. За приписываемую ей смерть Константина Павловича. А теперь ещё и за то, что если бы Виельгорский не взял срочный заём и не заплатил за него выкуп, не видать бы ему воли…
Но как бы то ни было, Тарас стал свободным человеком. Он об этом мечтал с самого детства. Именно из-за желания самому выкупить себя из крепостной неволи он и хотел стать Художником. Именно из-за желания Свободы, видел в художестве своё призвание. Но вот долгожданная Свобода получена. А действительно ли его призвание только в рисовании картин? Перед ним встал вопрос. Воля получена. А что теперь делать с нею и с самим собою?
ГЛАВА 4.
КОБЗАРЬ
Сразу после госпиталя Тарас поселился у Сошенко, чем доставлял трудяге Ивану Максимовичу массу неудобств. Только тот углубится в работу или начнёт обдумывать композицию картины, как врывается «весёленький» Тарас и начинает делиться мечтами о своей будущей карьере. На кой чёрт было Сошенко слушать те сладкие фантазии, когда его горькая работа не выходила!
Наконец, 20 мая отпускная была заверена в Гражданской палате и 21 мая Тараса зачислили в класс исторической живописи Академии художеств к академику Брюллову. С этого дня он стал полноправным студентом. Мало того, он всё реже бывал в квартире Сошенко и всё чаще ночевал у Брюллова Он и через 19 лет в дневнике вспомнит этот « быстрый переход с чердака грубого мужика-маляра в великолепную мастерскую величайшего живописца нашего века». Вообще-то, как зафиксировал в своём дневнике Мокрицкий, Тарас и до этого днями и ночами торчал у Брюллова: 2.04.1839 «Вчера вечером, часу в 11-м пришёл я к нему. Шевченко читал «Анахорета», а он раскладывал гран-пасьянс».
Теперь же вообще переселился к Брюллову. И тут произошла странная вещь. Тарас, который всю жизнь мечтал стать настоящим Художником и при любой возможности брался за карандаши или кисти, вдруг потерял интерес к живописи. Вместо мечты она стала необходимой работой. Отстояв положенное время за мольбертом и выполнив положенные рисунки, он тут же забывал о них и бросался в реку развлечений. Сошенко пишет: « В это время он совершенно изменился. Познакомившись через Брюллова с лучшими петербургскими домами, он часто ездил на вечера. Прекрасно одевался, даже с претензиями на комильфо. Одним словом, на некоторое время в него вселился светский бес…Правда, иногда он сидел и дома, но все-таки делом не занимался : то поёт, то пишет себе что-то, да ко мне всё пристаёт : «А послушай, Соха, так хорошо будет?» Да и начнёт читать свою «Катерину» (он тогда писал её). « Да отвяжись ты, - я говорю,- со своими стихами. Почему дела не делаешь»!
Разве же до уроков рисования было Тарасу. Он погрузился в мир другой музы. Музы поэзии. Не пропускал ни одного литературного вечера. Ни у Гребинки. Ни у Кукольника, ни у Глинки, ни у новых друзей – Струговщикова, Панаева, Толстого, кн.Одоевского! Страшно жалел, что из-за той горячки не смог познакомиться с Алексеем Кольцовым, чьи стихи были так близки Тарасу. Он уже не бесправный член этих вечеринок, а один из самых активных участников. Благодаря Брюллову и Гребинке, достававших современную зарубежную и отечественную литературу и периодику, он очень много читает. Становится эрудитом и может противостоять даже бешенному Белинскому, непременному участнику всех литературных вечеров. Он зачитывается Вальтером Скоттом. Погружается в романтическую глубину истории. И в это время ему в руки попадает книга « История Руссов». Книга об истории, но похожая на прекрасные Мифы Древней Греции. Даже более захватывающая, чем романы Вальтера Скотта. Нужно сказать, что благодаря Великому Гоголю тема Малороссии стала модной в высших слоях российского общества. Романтизировалась история Украины. Даже украинофоб Виссарион Белинский писал: «какой-нибудь вельможный гетман отличался от простого казака не идеями, не образованием, но только старостью, опытностью, а иногда только богатым платьем, большими хоромами и обильною трапезою». А ведь мечту именно о таком народном царстве привила в ранней юности Тарасу его Берегиня – Софи Энгельгардт. Он стал убегать от горького настоящего в прошлое. Но не в близкое прошлое сотворённой Петром Великим Российской Империи. Даже не в порождённое Золотой Ордой Московское Царство. Он убегал в Прадавнюю Русь, которая у него почему-то ассоциировалась с запорожскими казаками. Возможно под впечатлением «Запорожской Старины» Срезневского или «Истории Малой России» Бантыш-Каменского – бестселлеров тех лет. Когда же в руки Тараса попали «Малороссийские песни» Михаила Максимовича, в душе произошёл перелом. Он вдруг почувствовал, что там:
« Нехай души козацкии
В Украйни витають-
Там шыроко, там весело,
Як та воля, що мынулась,
Днипр шырокый - море,
Степ и степ, ревуть пороги,
И Могылы –горы, -
Там родылась, гарцювала
Козацкая воля;
Там Шляхтою, Татарами
Засивала поле,
Засивала трупом поле,
Покы не застыло…»
Он уже не мог остановить в себе стихи. Они рвались на волю. Тарас их пока не записывал. Он не верил ещё, что его призвание стихи, а не картины. Да и стихи те были и на русском, и на украинском. Только вот украинские он запомнит и затем запишет, а русские, написанные на безукоризненно русском языке, именно из-за этой безукоризненности не трогали душу. Он их и забыл. Потому до нас и дошли только первые украинские стихи. Именно тогда Тарас уже сам стал выступать со стихами. Тогда он впервые прочёл свою поэму «Тронутая»(Причинна), начинающуюся с бессмертных строчек «Реве та стогне Днипр шырокый» Гребинка пишет 18.11.1838 http://i039.radikal.ru/0712/e8/88474673e98b.jpg: Квитке-Основьяненко «А ещё есть у меня тут один земляк Шевченко, до того рьяный писать стихи, что пусть ему сей на тот! Если напишет, то только чмокни и ударь руками о полати! Он мне дал два прекрасных стиха на сборник»
А затем триумвират Брюллов-Кукольник-Глинка, а значит и Шевченко, постигла беда. У Брюллова учился живописи сын бургомистра Риги Вильгельм Тимм. Мэтр был очень компанейским и не отказывался принимать участие в весёлых вечеринках учеников. Тарас даже описывает, как они раз с Брюлловым выехали на студенческую пирушку на безлюдный остров. Да так запировались, что компания уехала с острова без них. А на другой день к ним присоединилась уже другая компания пирующих. И так они беспрерывно пировали несколько дней…
Вот на одну из таких пирушек художников и пригласил Вильгельм своего учителя. Сам он на пирушку пришёл с только что приехавшими из Риги отцом Фридрихом и сестрой Эмилией. Девушке было 18 лет. Она была похожа на лесной ландыш – такая же скромная, нежная и ароматная. http://i006.radikal.ru/0712/97/2ef3b9485749.jpg. Тарас запишет: «Я в жизнь мою не видал, да и не увижу такой красавицы". Брюллов уже много лет был влюблён в светскую красавицу Юлии Самойлову. Они даже были любовниками. Но о браке с нею, у предков которой служил сам великий Леонардо да Винчи и мечтать не стоило. Сердце она ещё могла ему отдать. Но руку…
И вот он встречает прекрасную, робкую, чистую девушку. Благодаря побратиму Глинке, http://i018.radikal.ru/0712/7c/81cce574a09e.gif Карл Брюллов в это время был очарован поэзией звуков. Вот и околдовала его своей игрой на фортепиано Эмилия, любимая ученица Шопена. На время Эмилия вытеснила из сердца художника образ Юлии. Карл страстно влюбился в необычный северный цветок. Вообще-то он был убеждённый холостяк, но Рижскому бургомистру хотелось получше пристроить дочь. Лучше партии, чем самый модный , а значит, и самый богатый художник России и не придумаешь. Вот они с дочерью и повели дело так, что Карл, неожиданно для себя, предложил Эмилии руку и сердце. Она скорёхонько согласилась и 27 января сыграли свадьбу. Но безрадостной для Брюллова была та свадьба. Шевченко, который был там дружкой, запишет: «В продолжение обряда Карл Павлович стоял, глубоко задумавшись; он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту» . Тарас прекрасно знал причину этого. Уже после того, как всё было твёрдо решено и назначена дата свадьбы, Эмилия, между делом, сообщила жениху, что «… утратила невинность с (в виду религиозного направления "Верности" имя виновника выпущено - ред.) Но это ничего не значит, так как она любит своего Карлушу и будет ему всегда верна и послушна». Брюллов простил её, но поделился горькой тайной с Кукольником и Глинкой. Друзья отказались быть дружками на свадьбе. Мало того, предложили провести предсвадебный мальчишник в самом модном борделе Петербурга. Был на этом мальчишнике и Тарас. Как раз из Парижа прибыло несколько модных путан и они весело щебетали по-французски, пересказывая последние великосветские сплетни. Должен сказать, что в те времена великосветские бордели были именно публичными домами. Как нынче библиотеки, клубы, партии. В них не только похоть, но и нужду в общении удовлетворяли. Остался доволен Тарас этим мальчишником. Да и Брюллов хоть на одну ночь, но забыл о своём позоре.
Затем началась вполне добропорядочная жизнь в стиле немецкого бюргерства. Тарас это мог наблюдать вблизи. Брюллов оставил его жить у себя, несмотря на женитьбу. Эмилия играла с Тарасом в карты, расплачиваясь за проигрыш музицированием на фортепиано и пением. Следила за тем, как нанятая ею кухарка, готовит завтраки, обеды и ужины. Отдельно для них и отдельно для Тараса. Не забывала сказать Тарасу, сколько он должен заплатить за то отдельное пропитание. Так продолжалось почти месяц. 8 марта, по требованию отца, Эмилия ушла от Брюллова. По Петербургу сразу же поползли грязные слухи. Дошли они и до царя. Император Николай 1 требовал ото всех строго придерживаться христианской морали. Он и сам строго ей следовал, хотя это ему и очень дорого стоило. Дело в том, что любительница баллов, царица http://i005.radikal.ru/0712/45/e44f6f7de022.jpg Александра Фёдоровна , дотанцевалась до того, что после седьмых родов ей стала невозможна интимная близость. 7 лет император не спал с женой. Она сама http://i043.radikal.ru/0712/29/f20951978c30.jpg предложила супругу не стесняться с её фрейлинами. Не избегать красавиц. Лишь бы в каждой он видел её…Но, кроме обычного флирта, царь ничего себе не позволял. Вот и с Эмилией Тимм он только флиртовал. И вдруг она исчезает, а в обществе об этом говорят, чёрт знает что. Он требует, чтобы Брюллов подробно отчитался перед начальником 111 отделения Бенкендорфом о своём поведении. Чтобы он пояснил, не связан ли тот уход жены с болезнью, которую он, говорят, подцепил на мальчишнике. Брюллов, до сего времени прятавший обстоятельства ухода Эмилии, вынужден был излагать их на бумаге. Он пишет: «Я влюбился страстно. Родители невесты, в особенности отец, тотчас составили план женить меня на ней... Девушка так искусно играла роль влюбленной, что я не подозревал обмана... Родители девушки и их приятели оклеветали меня в публике, приписав причину развода совсем другому обстоятельству- мнимой и никогда не бывалой ссоры моей с её отцом за бутылкой шампанского, стараясь выдать меня за человека, преданного пьянству… Я так сильно чувствовал своё несчастье, свой позор, разрушение всех надежд на домашнее счастье, что боялся лишиться ума…». Такое же письмо было отправлено в священный Синод и там, небывалое дело, к концу года « в связи с крайне печальными отношениями между супругами» разрешили полный развод. Как бы то ни было, но в октябре Брюллов удрал от тех кривотолков к Клодту. «Как я покажусь на улице? - говорил он жене Клодта. - На меня ведь пальцем станут показывать, как на злодея. Кто поверит в мою невинность? А это "волшебное создание" еще осмеливается требовать с меня пенсию... За что?”
Так что пришлось Тарасу в октябре вернуться к Сошенко и действовать тому на нервы своими стихами. Но не из-за стихов его выгнал Сошенко. Всё произошло гораздо прозаичнее. После скоропалительной женитьбы и развода Брюллова, по Петербургу поползли разные слухи о том мальчишнике. Сплетничали, что у тех модных французских путан вся четвёрка – Брюллов, Глинка, Кукольник и Шевченко получили модную французскую болезнь, из-за чего и бросили Брюллова и Глинку жёны, а Кукольник получил афронт от родителей невесты. Сошенко и верил, и не верил тем слухам, но на всякий случай, стал есть отдельно. А затем произошёл эпизод, который Тарас со стыдом вспоминал всю жизнь.
В их доме жило немецкое семейство Европеусов. Вместе с ними жила племянница, дочь спившегося бургомистра Выборга Мария-Амалия. Шевченко в своём «Художнике» пишет, что ей было 15 лет, но поглядите на этот портрет, выполненный влюблённым в неё Сошенко, разве она http://i038.radikal.ru/0712/36/7119f5edd94f.jpg похожа на 15 летнюю девчушку? Пьяный отец выгонял её зарабатывать деньги на улицу. Когда он зимою, напившись заснул на улице и больше не проснулся, Машина тётка позарилась на его квартиру, и ради её, взяла опекунство над племянницей. Её муж, бухгалтер, неожиданно получил место в Петербурге. Вот и продали они ту квартиру, а на вырученные деньги сняли квартиру в полуподвале, рядом с Сошенко. Тётка была занята заботами о своих детях, муж кроме цифр ничего не видел, так что Машенька жила так, как ей самой хотелось. С первых же дней пребывания Сошенко в их доме, она стала прибегать к нему. Маша строила глазки, откровенно заигрывала, но увы, скромняга Иван Максимович ничего не замечал. Что поделаешь, в http://i016.radikal.ru/0712/a1/c6d95d80bc56.jpg свои 32 года он был девственником. Но он всё же влюбился в Машу и даже начал строить мотримональные планы. Даже приготовился просить у Европеусов руки их племянницы. Но вот к Сошенко переселился Тарас. Младший его на целых 6 лет и http://i028.radikal.ru/0712/27/a778d8f9998d.jpg гораздо более симпатичный. Естественно Машенька переключилась на него. Тарас уже имел опыт с женщинами, так что понял всё, как нужно. Буквально в считанные дни они стали любовниками. Иван Максимович держал в себе чувства к Маше. Тарас не стал хвастаться успехом. Так и жили они в мире и спокойствии . Машенька даже вдохновила Тараса на «Думку». Помните: «Нащо мени чорни бровы, нащо кари очи, нащо лита молодийи, весели дивочи?”. Но вот, 17 февраля Иван Максимович, как обычно, пошёл на занятия в рисовальные классы. Тарас, как обычно, предпочёл понежиться в постели. Машенька, как обычно, пришла скрасить его одиночество. Но по какой-то причине занятия в этот день отменили. Сошенко , наконец, решился пойти к Европеусам и попросить руки их племянницы. Зашёл домой, чтобы переодеться для такого торжественного случая. И надо же, застал самый разгар любовной схватки. У Ивана Максимовича перед глазами обрушился мир. Он даже не понимал, что кричит. Машенька же не спеша, абсолютно не стесняясь Ивана Максимовича, оделась, осмотрела себя в зеркале и вышла, горделиво чмыхнув, как оскорблённая кошка. Тарас смущённо валялся в постели. До него только сейчас дошло, что Соха влюблён в его Машу. Он не стал оправдываться. Когда Иван Максимович потребовал, чтобы он убирался, тихо собрал вещи и подался к Брюллову. У Карла Павловича до сих пор была депрессия. Ему не нужно было общество, кого бы то ни было. Поэтому вытерпел только день и определил Тарасу комнатушку на Васильевской части. Описание этой комнатушки оставил Пётр Мартос в своих воспоминаниях : «Квартира его была на васильевском острове, недалеко от Академии художеств, где-то под небесами, и состояла из передней, совсем пустой и небольшой, с полукруглым окном вверху, комнатки. Где едва могла вместиться кровать, что-то вроде стола, на котором беспорядочно были разбросаны художественные приспособления хозяина, всякие обрывки исписанных бумажек и эскизов, мольберт и один поломанный стул». Но это была отдельная квартира, так что Машенька теперь беспрепятственно бегала к Тарасу. Сошенко страшно мучился от ревности. И не только от ревности. Его мучила зависть. То, чего он добивался долгим, терпеливым трудом, Тарас одолевал в считанные дни! Иван месяцами рисует портрет, который Заказчик не хочет забрать. Тарас тратит на такой же портрет считанные часы и тот его портрет хватают ещё не высохшим!
Поэтому, когда Европеусы пристали к нему, почему выехал « Гер Шевченко», он не выдержал и выложил всё, как было. Объяснил свой гнев тем, что мол знает о том, что Тарас подцепил французскую болезнь и теперь наградит ею Машу.
Европеусам была когда-то нужна Машина квартира. Они её получили и продали. Маша им абсолютно не была нужна. Эти сплетни о французской болезни давали повод выгнать племянницу. Грех было им не воспользоваться. Показали ей на дверь. Пошла Маша к Тарасу. В его малюсенькой комнатушке ещё можно было заниматься (любовью), но жить… На другое же утро он побежал к Брюллову и рассказал о Машиной беде. Вместе пошли к Василию Григоровичу и тот определил сироту натурщицей в художественные классы с предоставлением пансиона. То есть она могла и жить при Академии. Машеньку в роли натурщицы мы видим и у Шевченко на егоhttp://i005.radikal.ru/0712/bf/2697ee986f28.jpg картинах 1840 года и на картине гениального Павла Федотова 1847 года http://i045.radikal.ru/0712/9f/1c95e3cf5733.jpg. Вам не кажется, что этот «свежий кавалер», хвастающийся перед беременной служанкой крестом, поразительно смахивает на Ивана Максимовича Сошенко? Кстати, именно из-за этой картины Маша в «Художнике» забеременела. В действительности Машенька не могла иметь детей. Да и красавец-мичман её не соблазнял. Тем красавцем-мичманом и был Федотов http://i028.radikal.ru/0712/b0/ace217de691a.jpg ( на своей картине он на прогулке с родителями). Его же отношения с женщинами окончились тем, что он в один прекрасный день сделал предложение одновременно почти сотне старых дев Петербурга, но, вместо спальни жены, попал в сумасшедший дом…
Тарас не оставил Машу наедине с бедой. Брюллов помог ей устроить судьбу. Но то, что один из его любимчиков вместо совершенствования в искусстве будет совершенствоваться в (любви - ред.), абсолютно не устраивало Карла Великого. Он велел Тарасу из отдельной квартиры перебраться в двухкомнатную к другому любимчику – Григорию Михайлову. О Михайлове ходил анекдот – он как-то нарисовал воробья и выставил акварель в окошке. Немедленно к окошку подлетела воробьиная стая и стала биться в стёкла, чтобы освободить того, рисованного воробья. Он был ровесником Тараса. Хоть и был страшно нудным аккуратистом, но больше всего любил выпить с друзьями. Тарас пишет в «Художнике»: «Я не знаю, что мне делать с квартирою. Она меня не обременяет, я плачу за неё пополам с Михайловым. Я почти безвыходно нахожусь у Карла Павловича, только ночевать прихожу домой, а иногда и ночую у него. А Михайлов и на ночь домой не приходит. Бог его знает, где он и как он живет? Я с ним встречаюсь только у Карла Павловича да иногда в классах. Он очень оригинальный, доброго сердца человек.»
Собственно говоря, квартира фактически пустовала и держал её Тарас только потому, что ожидал приезда из Украины Васи Штернберга, с которым заочно был знаком через Брюллова и Тарновского. Именно в поместье Тарновского на Черниговщине Вася сейчас находился на пленэре. Наконец Василий приехал. Вот как это описывает Тарас:"Я в восторге! Давно и так нетерпеливо ожидаемый мною Штернберг наконец приехал! И как внезапно, нечаянно! Я испугался и долго не верил своим глазам; думал, не видение ли. Я же в то время компоновал эскиз "Иезекииль на поле, усеянном костями". Это было ночью, часу во втором. Вдруг двери растворяются - а я углубился в "Иезекииля" и двери забыл запереть на ключ,- двери растворяются, и является в шубе и в теплой шапке человеческая фигура. Я сначала испугался и сам не знаю, как проговорил:
- Штернберг!
- Штернберг, - отвечал он мне, и я не дал ему шубу снять, принялся целовать его, а он отвечал мне тем же. Долго мы молча любовались друг другом, наконец он вспомнил, что ямщик у ворот дожидается, и пошел к ямщику, а я к дворнику - просить перенести вещи в квартиру. Когда все это было сделано, мы вздохнули свободно. И странно. Мне казалось, что я встретил старого знакомого… Пока я расспрашивал, а он рассказывал… и ночь минула. И мы тогда только рассвет заметили, когда увидели от подсвечника упавшую ярко-голубую тень…»
Это знакомство было судьбоносным для Тараса. Именно Вася Штернберг http://i001.radikal.ru/0712/bf/271792b56b64.gif сделал из Тараса Кобзаря. Вася ведь приехал из знаменитой Качановки. http://i011.radikal.ru/0712/3c/2fe2b87c2e6a.jpg Привёз с собою свои рисунки http://i004.radikal.ru/0712/7a/432a344da7f2.jpg. Пейзажи. Людей. Панов http://i009.radikal.ru/0712/83/6e559d32042e.jpg и простолюдинов, крестьян и купцов http://i006.radikal.ru/0712/dd/b61ee10af623.jpg. Он мог бесконечно рассказывать Тарасу о его Украине, о чудной природе, старинных развалинах. О прекрасном поэте Викторе Забиле и его чудных песнях. Он даже прочёл наизусть несколько стихов Забилы, спел его песни, положенные на музыку Глинкой. Но больше всего он рассказывал о преданьях старины. О знатоке тех преданий соседе Тарновских Николае Маркевиче. И Тарас стал перечитывать вместе с Васей и книги Бантыш-Каменского, и «Историю Руссов», и сборники «Запорожской старины» Срезневского. А когда в Петербург приехал Николай Маркевич, Вася потащил Тараса к нему и они до самого утра за столом, уставленном прекрасными наливками и горилками, слушали рассказы Маркевича о старине. Тот дал им свои рукописи по истории Украины. Они читали их взапой. И перед ними вставала степь древней Украины. Скакали по ней казаки. Рубились с татарами и поляками. Варили кулеш и горилку. Пели песни…Никогда ещё Тарас не был так счастлив. Он напишет в Художнике»: "Вот уже более месяца, как мы живем вместе с несравненным Штернбергом, и живем так, как дай Бог, чтобы братья родные жили. Да и какое же он доброе, кроткое создание! Настоящий художник! Ему все улыбается, как и он сам всему улыбается. Счастливый, завидный характер! Карл Павлович его очень любит. Да и можно ли, знавши, не любить его?» .
Мы все поражаемся энциклопедичности Шевченко. Нам талдычили и талдычат, что до всего этого он дошёл своим умом. Прямо, как Леонардо да Винчи. А на самом деле знания Тарас почерпнул из лекций, которые слушал вначале в Виленском университете, а затем в Петербургском. А вольнослушателем университета Тарас стал благодаря дальнему родственнику и другу Васи Штернберга , инспектору университета Александру Ивановичу Фитцуму фон Екштедт. И не думайте, что Вася был сыном простого горного инженера. Род Штернбергов веками славился в России. А память о его далёком потомке http://i016.radikal.ru/0712/80/bf02d029b3b9.jpg бароне Унгерне фон Штернберге и ныне приводит в ужас красную шваль. Благодаря Александру Ивановичу, Шевченко познакомился с ведущими профессорами университета, участниками самодеятельных концертов, устраиваемых Фитцумом. Дирижёром на этих концертах был Шуберт. Так что не только с великим Глинкою был знаком Тарас.. Конисский пишет : «Штернберг познакомил Шевченко с семьями своих знакомых в Петербурге. Все они были люди образованные и знакомство с ними возвышало Тараса. Знакомится он с семьёй Шмидтов, часто наведывается к ним по вечерам, а по выходным и обедает там и выходит от них чистее и добрее. Семья Шмидтов, как сам он признаёт, просто благодать господняя».
Но вот Штернберг уехал вместе с Владимиром Далем в военный поход на Хиву. Без него всё как будто опустело. Стал гасить Тарас одиночество в литературных вечеринках, не пропуская ни одной. На вечеринке у Глинки обнаруживается, что новый знакомый Николай Маркевич прекрасный бандурист. Он под свою бандуру исполняет Забилины и народные песни. Тарас в восторге. И снова его голову переполняют стихи. Он уже не отмахивается от них. Записывает на чём придётся. А дома неуютно. Во вторую комнату опять вернулся Михайлов и там он сутками пьянствует с Эльканом. Тарас, и сам любитель Бахуса, ему нравится полиглот Элькан, он напишет о нём в «Художнике» : « Странное явление этот Элькан: нет языка, на котором он бы не говорил, нет общества, в котором бы он не встречался, начиная от нашей братии и оканчивая графами и князьями. Он сказочный волшебник, везде и нигде: и на Английской набережной, у конторы пароходства – приятеля за границу провожает, и в конторе дилижансов, или даже у соседней рогатки – тоже провожает какого-нибудь задушевного москвича, и на свадьбе, и на крестинах, и на похоронах. И всё это в продолжении одного дня, который он заключает присутствием своим во всех трёх театрах. Настоящий Пинетти. Его иные остерегаются, как шпиона, но я в нём не вижу ничего похожего на подобное создание. Он, в сущности, неумолкаемый говорун и добрый малый и, вдобавок, плохой фельетонист. Его в шутку называют "Вечным Жидом", и этот титул он сам находит для себя приличным. Он со мною иначе не говорит как по-французски, за что я ему весьма благодарен, это для меня хорошая практика». То есть, в любое другое время Тарас рад был бы составить им компанию. Но сейчас готов к чёрту на рога бежать от этих громких оргий. Они мешают ему сочинять. В конце ноября, вначале Брюллов, а затем и он заболели брюшным тифом. По приказу Брюллова, перенесли Тараса Михайлов с Эльканом к художнику Пономарёву, живущему в квартире при Академии художеств. Чтобы и врачи и коллеги могли регулярно за ним приглядывать. Тяжело болел Тарас. Но вот 16 декабря возвращается из Хивинского похода Вася Штернберг. Тарасову болезнь, http://i047.radikal.ru/0712/1b/e660eb6754c3.jpg как рукой сняло. Они выперли из своей квартиры пьяную компанию и снова стали жить вдвоём.
Перед болезнью Тарас нарисовал портрет гимназического побратима Кукольника Петра Мартоса. Теперь пришла пора получить за него оплату. Но, как назло, у Мартоса не оказалось денег. Проиграл в карты. Он хорошо знал историю с портретом графа Клейнмихеля. Попросил у Нестора в долг. Как назло, и Нестор оказался без денег. Зато он дал прекрасный совет. Пётр вместо денег может с лихвой рассчитаться с Тарасом, если издаст его стихи. Ведь в задуманных Гребинкой украинских приложениях к «Отечественным запискам» отказано. Тарас же для тех приложений отдал «Причинную» и ещё пару стихов. Он так мечтает о публикации…
Петру идея очень понравилась. Он сам не имел писательского дара, но зато мог помочь издать любую книгу. Он, например, в 1835 помог издать анонимно другу по гимназии Виктору Забиле «Рассказы прадеда», наделавшие столько шума. Ларчик открывался просто. Мартосу легко было решить цензурный вопрос. Близким его родственником по матери был цензор Корсаков. Легко было решить вопрос и с печатанием. Владелец типографии Фишер был его дальним родственником, к тому же проиграл ему в карты столько, что за эти деньги не одну книгу можно было бы издать.
Захватил Мартос пару барылец горилки своего одноклассника Забилы и пришёл к ребятам. Выпили и вот, когда зашла речь о долге за портрет, Мартос предложил погасить его выпуском книги Тарасовых стихов. Тарас вначале заартачился, зато Вася Штернберг принял идею с энтузиазмом. Он даже название для книги придумал «Кобзарь». Даже иллюстрацию обложки поклялся сделать. Мало того, нарисовал её за несколько дней. Тарас, в конце концов , согласился. Он пособирал все обрывки бумаг, на которых были записаны стихи, переписал их в тетрадь и вручил её Мартосу. Дальше дело пошло по накатанной колее. Но тут возникло одно затруднение. Тарас в это время сочинял поэму «Тарасова ночь». Начало так понравилось Васе, Брюллову , Кукольнику, да и самому Мартосу, что они решили и эту поэму включить в Кобзарь. С цензором проблем не было. Он восторженно прочёл имеющиеся стихи и поэмы и подписал их в печать с минимальной правкой. Фишер также в считанные дни стал печатать книгу. «Тарасову ночь» Корсаков подписал , даже не успев прочесть. № 55. 1840 р., мая 20 1. Запись о випуске в свет книги Шевченко «Кобзар» в реестре, поданном Петербургским цензурным комитетом в Головное управление цензуры
№
Время вступления
Заглавие
Где напечатана
Когда выдан билет
Имя цензора, подписавшего билет
551
Апреля 18 »
Кобзарь Т. Шевченка
В типографии Фишера
[Апреля 18]
Корсаков
Кобзарь вышел. Первые, ещё пахнущие краской экземпляры, Мартос принёс 24 апреля к Николаю Маркевичу « на рюмку чая с ромом». Маркевич записал в дневнике: « Вечер и за четвертый час после полуночи у меня гости: Чижов, Мартос, Каменский, Струговщиков, Корсаков, граф Толстой, Булгарин и Кукольник... Это замечательнейший в моей жизни вечер... А Кукольник уже напал на Мартоса, критиковал Шевченко. Заверял, что направление его «Кобзаря» вредно и опасно. Мартос впадал в отчаяние. Нестор прибавил, что теперь необходимо запретить языки: польскую, малорусскую и в остзейских губерниях немецкую. Мы смеялись, и я прибавил, что немцев, поляков, татар и самоедов нужно сделать греко-католиками».
Нестор напал на Мартоса из-за строчек в «Тарасовой ночи»:
«…Зажурылась Украина-
Така йийи доля!
Зажурылась, заплакала,
Як мала дытына-
Нихто йийи не рятуе!
Козачество гыне,
Гыне слава, батькивщына,
Немае де дитысь,…
Выростають нехрещени,
Козацкийи диты,
Кохаются не винчани,
Без попа ховають,
Запродана жыдам вира,
В церкву не пускають!...»
Нестор усмотрел в них критику самодержавия. Сказать по правде, Кукольник, посоветовавший Матросу содействовать изданию стихав Шевченко, не ожидал, что они окажутся сильнее его собственных произведений. Скажем прямо – Кукольник был намного грамотнее и Пушкина и Гоголя. Писал, опираясь на доступные в то время исторические первоисточники, а не на мифы и легенды, как Гоголь. Но именно из-за той научности его драмы только не на долго оставались в памяти слушателей и зрителей. Пусть не грамотные, написанные на странной смеси русского и украинского языка, произведения Гоголя, задевали какие-то незнанные струны сердца. Оставались там навсегда. То же случилось и со стихами Шевченко. Увидев , что стихи Тараса покорили всех его друзей и не оставили места для его собственных стихов, Нестор решил бороться за восстановление своего первенства. Ведь стихи Шевченко будили в душах людей память о той великой казацкой Украине, которая ходила брать Константинополь и Москву, громила польских коронных гетманов. С этого момента стали расходиться пути Кукольника и Тараса. Не вписывались стихи Тараса в поддерживаемую Нестором, да и всеми Неженцами, доктрину Российской Империи: Православие, самодержавие, народность. Не было в них места тому самодержавию…
После смерти Пушкина Кукольник видел себя уже не конкурентом, а преемником Пушкина. И вот не без его помощи появился «Кобзарь». А дальше…
В ближайшем номере «Библиотеки для чтения» появилась рецензия его ближайшего друга Осипа Сеньковского: «Лишь только Пушкин умер, все мудрые мужи приложили палец ко лбу и задали себе вопрос: есть ли на Руси поэт?.. Долго думали они, много истратили времени, желчи и чернил и наконец решили: «А. не поэт, — пишет кудряво; Б. не поэт, — пишет гладко; В. не поэт, — не у нас печатает», и так далее. А есть поэты: по временам доходят до нашего слуха прекрасные песни, отрадные явления, носящие на себе отпечаток несомненного дарования. К таким явлениям принадлежит «Кобзарь» господина Шевченко [...]
На каком бы языке он ни писал, он — поэт. Он умеет чувствовать и высказать чувство свое ловким стихом; на каждом произведении его лежит печать поэзии, которая идет прямо к сердцу. ( О. Сенковский, Новые книги, «Библиотека для чтения», 1840, апрель, т. XXXIX, стр. 4.). То есть, лучший друг Кукольника преемником Пушкина указал Шевченко!
Прав был Нестор в своём горьком предчувствии. Мы все знаем Шевченко. Мало того, мы даже знаем замечательного писателя Осипа Сеньковского, он же Вельтман, он же барон Бромбеус. Совсем недавно шло кино по его роману «Рукопись найденная в Сарагоссе». А вот Кукольника, Великого Кукольника, конкурента самого Пушкина мы давно забыли. Слава Богу, скоро выйдет книга заслуженного журналиста России Александра Николаенко о писателе и Гражданине Несторе Кукольнике…
В том же 1840 вышли первые книги Михаила Лермонтова, Николая Некрасова, Афанасия Фета. Будущих светил Российской литературы. Но ни на одну из этих книг не было и трети таких хвалебных отзывов, которые получил Тарас. Ведь они были продолжателями того пути, который открыли Жуковский и Пушкин. Шевченко же открыл совсем дугой путь. И в литературе, и в Истории. Он открыл обществу глаза на то, что нет уже той Малороссии Котляревского и Гоголя, которая могла только развлекать великороссов, быть у них на подтанцовках и не видела себя вне Российской Империи. Но не только той бурлескной Малороссии нет. Нет и той, которая видела себя врагом России и готова была хоть с Наполеоном, хоть с Турками, хоть с Поляками воевать с нею. Быть с кем угодно, под кем угодно, лишь бы против России. Нет уже тех Малороссий. Это из его Кобзаря
«…Встане Украина
И розвие тьму неволи,
Свит правды засвитыть,
И помоляться на воли
Невольнычьи диты!...»
И она встала. Вначале в составе Российской империи и СССР. Затем Независимой. От всего независимой. Даже от здравого смысла. В советские времена делали из Тараса революционера. Нынче делают отца украинского сепаратизма. Что же, как писал Тарас «У кожного своя доля и свий шлях широкий». То есть, у каждого своя правда и свой Тарас Шевченко.
Я описал Тараса таким, каким видели его побратимы – столбовые дворяне. Да, он не был святым. Ошибался и каялся. Но ведь и на солнце есть пятна. Но оно всё равно остаётся солнцем. Почему же мы не хотим видеть в Тарасе Человека, а не холодную статую?
___________________________________________________________________________
От редакции: Благодарим Владимира Васильевича за присланную хронику его семьи, членом которой был певец-поэт всей Руси, и можно смело сказать, также других славянских народов – бессмертный Тарас Шевченко. Несмотря на свою короткую жизнь (он умер в 1861 г., 47 лет от роду) Тарас пережил много тяжестей и разочарований, которые отразились на его произведениях. Будучи впечатлительным человеком, зависящим от его хозяев, он легко поддавался влиянию других, вследствие чего у него происходили изменения впечатлений и планов. Поэтому в его поэзии, одни находят призывы к разделению на «хохлов» и «кацапов», на «украинцев» и «москалей» (см. напр. поэму «Катерина»), другие видят в его произведениях художественное описание общность и братство населения всей Руси. Тарас, несмотря на знание французского языка, не увлекся переводами, как это сделал Франко, но воспел исключительно любимую им Русь. Трудно допустить, что он мог не любить великороссов (как это делают сепаратисты, указывая на отдельные выборки текста из «Катерины и «Кобзаря») так как он сам к ним стремился, чтобы у них научиться и среди них весело проводил время за попойками.
Когда в 1844 г. он поехал на свою родину он познакомился там с Кулишом и Костомаровым, подпал под их влияние и... появились известные всем любителям литературы: «Тризна», «Наймичка», «Сон невольника» и «Холодный яр». Он занял место учителя рисования при Киевском университете, но в 1847 г., несмотря на свою осторожность, не вмешиваться в политику (вспомните, как он был осторожен во время Польского восстания), был арестован за свое членство в Кирилло-Мефодиевском братстве, осужден с разжалованием в солдаты и лишен звания «свободного художника». Тарас был сослан в Оренбургский линейный батальон, с запрещением писать и рисовать.
Десятилетняя ссылка душевно повлияла на Тараса, не считавшего себя виновным. Вернувшись в СПетербург, но не в Киев, он последние годы жизни заботился об освобождении родных братьев и сестер от крепостной зависимости. Но, у него было желание вернуться к Днепру, на берегу которого, он мечтал построить хату и, женившись обзавестись семьей. Но его мечтания не осуществились.
Он был сначала погребен в столице, но вскоре согласно завещанию его тело было перенесено на высокий берег Днепра около гор. Канева.
Будучи в среде известных писателей, художников, слушателем лекций в высших учебных учреждениях он слышал об сравнительно недавнем освобождении русскими войсками Крыма, лишения особых прав казачьего войска и т.д. Малороссийская муза его охватила, как и многих других его друзей и он воспроизвел свою родину яркими, красочными образами и изысканным слогом, отдаленным от действительности, но все же в художественном – прекрасном смысле.
Если у него была горечь за судьбу родины, то она была в крови всего населения Украины. Эта горечь была следствием постоянных попыток западных и южных соседних народов завладеть черноземными землями, богатыми рыбой реками и большими просторами. Почти каждое столетие страна подвергалась нападению и разорению от «освободителей», желавших заставить население изменить веру, закабалить жителей сельскохозяйственными работами, или превратить ее в базу для ведения воин с Великороссией.
Вероятно, будут желающие отозваться на это произведение Владимир Васильевича и «Верность» надеется на отзывы читателей об одном из самых известных сынов Руси – и выскажут свое мнение о Тарасе Шевченко и его влияние на современную Украину?
http://www.metanthonymemorial.org/VernostNo143.html
Posts
No comments:
Post a Comment